В начале восьмидесятых, закончив книгу «Американская политика Сталина»3, я начал изучать взаимоотношения между США и СССР во времена Хрущева — однако вскоре обнаружил, что личность этого советского лидера куда интереснее его внешней политики, и от работы над монографией перешел к работе над биографией. Если бы я выпустил работу, как обещал, в 1989 году, это была бы совсем другая книга.
Хрущев был на редкость многоречив. Одни только его речи по вопросам сельского хозяйства занимают восемь томов4; к тому же почти каждую неделю он давал пространные интервью. После своей отставки в 1964 году он первым среди советских лидеров написал и выпустил в свет свои мемуары. Однако публичные высказывания Хрущева перед публикацией подвергались суровой редактуре и правке, а в тексте мемуаров, опубликованном на английском языке в 1970 и 1974 годах, отсутствуют некоторые откровенные пассажи, которые его дети не решились передать на Запад5. В середине восьмидесятых советские архивы были еще совершенно недоступны для иностранных ученых, а западные материалы, относящиеся к деятельности Хрущева, ждали своих исследователей, но прежде всего тех, кто мог их рассекретить. Еще в 1988 году, проведя в Москве пять месяцев по программе академического обмена, я не решился признаться, что интересуюсь личностью Хрущева (вместо этого я использовал обтекаемый оборот «начало процесса разрядки в советско-американских отношениях»), опасаясь реакции советских властей, хотя теперь понимаю, что такие предосторожности были излишни. Мне удалось взять интервью лишь у горстки людей, связанных с Хрущевым, и только в самом конце своей командировки, да и то по телефону, я познакомился с сыном Хрущева Сергеем.
К 1991 году ситуация радикально изменилась. Началась эра воспоминаний о Хрущеве (в числе прочих о нем писали сын Сергей и зять Алексей Аджубей, бывший редактор газеты «Известия»); в Соединенных Штатах был опубликован третий том мемуаров Хрущева, содержащий в себе материалы, не попавшие в печать в семидесятых годах; наконец в российском журнале «Вопросы истории» начал печататься русский текст мемуаров, подготовленный Сергеем Хрущевым6. Получив от американского издательства заказ на перевод и научное редактирование книг Сергея Хрущева и Алексея Аджубея, я воспользовался случаем, чтобы забросать их вопросами, ответы на которые затем обогатили мою книгу7.
С падением СССР открылись (по крайней мере, на некоторое время) прежде недоступные советские архивы. Президентский архив (бывший архив Политбюро), где хранились материалы, наиболее опасные для советских руководителей, а также архивы КГБ оставались закрыты для всех, кроме немногих избранных; однако другие партийные архивы, не только в Москве, но и в других городах страны, раскрыли свои двери для исследователей. По счастью, во многих из них обнаружились копии документов, которые, по убеждению властей, хранились лишь в архиве Политбюро.
На протяжении следующих десяти лет я работал в архивах Москвы, Киева и Донецка, а также беседовал с родными Хрущева, его кремлевскими коллегами, подчиненными, работавшими на него или против него, и с людьми, знавшими его задолго до того, как он занял место Сталина. С помощью Сергея Хрущева я посетил Калиновку, родную деревню Никиты Сергеевича, побывал в его любимых охотничьих заказниках на Западной Украине. Советская эпоха только что окончилась, и некоторые бывшие чиновники, с которыми я стремился побеседовать, не проявляли особого желания разговаривать с американцем, а многие архивисты сомневались, имеют ли право допускать меня к работе с документами. Могу сказать, что попытки расположить к себе и разговорить людей, а также извлечь на свет божий давным-давно упрятанные под спуд документы, потребовали от меня овладения приемами истинного детектива.
Далее передо мной встала новая задача — организовать и истолковать собранный материал. Вплоть до падения СССР, особенно во времена Горбачева, общественное внимание привлекали прежде всего хрущевские реформы: причины, ход и объяснения их неудач. Однако с 1991 года вопрос о карьере Хрущева получил более глубокое значение. Жизнь его, в сущности, представляла собой зеркало советской эпохи. Революция, Гражданская война, коллективизация и индустриализация, террор, мировая война, холодная война, поздний сталинизм, послесталинские годы — ничто не обошло Хрущева стороной. Что привлекло такую массу людей к коммунизму? Что заставляло хранить ему верность, несмотря на все жестокости и зверства, чинимые партией большевиков? Почему некоторые все же решились порвать с прошлым и вступить на путь реформ? Наконец, что сорвало их планы, а их самих заставило погрузиться в долгую застойную спячку, приведшую к развалу СССР? На некоторые из этих вопросов может дать ответ биография Хрущева.
Я стремился охватить все периоды жизни Хрущева и сосредоточиться на его характере. В некотором смысле Хрущева можно назвать архетипическим советским человеком, но в то же время он уникален. Тысячам простых рабочих и крестьян после революции открылся путь к карьерным высотам, но взойти на самый верх удалось лишь ему одному. Среди своих кремлевских коллег — безликих винтиков в сталинской машине — он, возможно, единственный сумел сохранить человечность. Все сподвижники Сталина стремились угодить тирану: лишь у Хрущева это стремление сочеталось с естественным, природным трудолюбием, неистощимой энергией, искренним увлечением своим делом, способностью располагать к себе людей самых различных рангов и положений — от доярки на колхозной ферме до главы другого государства. Все его важнейшие внутренне– и внешнеполитические решения — от разоблачений Сталина на XX съезде до карибской авантюры — также необычны, несут на себе отпечаток его яркой и своеобразной индивидуальности.
Личность Хрущева приковывает к себе внимание не менее, а пожалуй, и более, чем его деяния. Стремясь понять не только политические, но и психологические причины его действий, я обратился к теориям личности8 и проконсультировался с несколькими психологами и психиатрами, внесшими значительный вклад в мои исследования. Однако сам я не психолог и потому старался не перегружать свое изложение специальными терминами, стремясь сделать психологический портрет Хрущева понятным и близким читателю.
Давно известная истина, что всякий исторический документ нуждается в правильном истолковании, особенно верна по отношению к советским документам, составлявшимся всегда с оглядкой на власть и текущую политическую ситуацию. Я вынужден был полагаться в основном на эти документы, однако интерпретировал их в свете других источников. Более достоверны интервью и мемуары советских политических деятелей, написанные уже после распада СССР: их авторам нет нужды лгать, однако и они рассказывают лишь о том, что помнят — или предпочитают помнить. Многие из них стремятся оправдать себя или свести старые счеты. Вот почему документы и мемуары взаимно дополняют и корректируют друг друга.
Хрущев не вел дневник и редко писал письма. Для этого он был слишком занят, к тому же в сталинские времена опасно было доверять свои мысли бумаге; кроме того, Хрущев был нетверд в орфографии и, вполне естественно, предпочитал не писать сам, а диктовать тексты стенографистке. К тому же все личные бумаги Хрущева после его смерти были конфискованы КГБ и их местонахождение до сих пор неизвестно. В отсутствие личного архива особую значимость приобретают мемуары Хрущева: однако обращение к ним связано со специфическими проблемами. Свои воспоминания Хрущев наговаривал на магнитофонную пленку, по большей части в одиночестве, под надзором вездесущего КГБ, без доступа к архивам, без возможности что-то проверить и уточнить, не пользуясь ничем кроме собственной — хотя и великолепной — памяти. Важно отметить и то, что Хрущев стремился оправдаться перед будущими поколениями, и, читая его мемуары, приходится тщательно отделять фактологическую сторону дела от умолчаний и приукрашиваний, призванных представить автора в выгодном свете. Впрочем, и последние дали мне бесценную информацию о том, каким Хрущев стремился предстать перед потомками.
