Скоро, если дело пройдет как задумано, все начнется сначала. Каждый раз случались небольшие отличия, но это было самым волнующим: не знать наперед, что будет дальше. Джексон снова взглянул на часы. Да, очень скоро. Он ждал, что эта встреча будет крайне продуктивной — точнее, взаимовыгодной.
Ему предстояло задать Лу-Энн Тайлер всего один вопрос, один простой вопрос, обладавший потенциалом очень серьезных последствий. Опираясь на свой опыт, он с достаточной долей вероятности предполагал, каким будет ответ, однако полной уверенности быть не могло. Джексон всем сердцем надеялся, ради ее же блага, что ответ будет правильным. Ибо «правильный» ответ был только один. Ну, а если она откажется? Что ж, ребенку так и не доведется узнать свою мать, потому что он вырастет сиротой. Джексон хлопнул по столу ладонью. Она согласится. Как и все остальные. Джексон тряхнул головой, продумывая свои действия. Он заставит ее понять, убедит ее в бесспорной логике союза с ним. В том, как это изменит всю ее жизнь. Так, как она не смела даже мечтать. Так, как не смела даже надеяться. Разве она сможет отказаться? Отказаться от подобного предложения просто невозможно.
Глава 2
Пронизывающий ветер гнал воздух прямиком вдоль узкой грунтовой дороги, зажатой с обеих сторон густыми зарослями. Внезапно дорога повернула на север, затем так же резко нырнула на восток. За небольшим подъемом снова открылись деревья, в том числе и умирающие, скрюченные в мучительные позы ветром, болезнью и непогодой; но большинство вытянулись в струнку, с мощными стволами и толстыми ветвями, покрытыми густой листвой. Слева от дороги внимательный взгляд заметил бы полукруг голой земли, раскисшей от талой воды, сквозь которую кое-где пробивались пучки весенней травы. Также на этом пустыре в единении с живой природой валялись ржавые двигатели, горы мусора, небольшая горка пустых банок из-под пива, сломанная мебель и прочий хлам; покрытое снегом, все это служило объектами изобразительного искусства, а когда зима отступала на север, становилось домом для змей и прочих тварей. Прямо посреди этого полукруглого островка покоился короткий приземистый жилой фургон, установленный на обвалившийся фундамент из шлакоблоков. Похоже, единственной его связью с остальным миром были электрические и телефонные провода, которые отходили от толстых покосившихся столбов вдоль дороги и утыкались прямо в стену фургона. Эта конструкция определенно была как бельмо на глазу в этой забытой богом глуши. Его обитатели согласились бы с таким определением: оно как нельзя лучше относилось и к ним самим.
Находящаяся в фургоне Лу-Энн Тайлер посмотрела на себя в зеркальце, забравшееся на покосившийся шкаф. Она наклонила лицо под непривычным углом, не только потому, что видавший виды предмет мебели покосился набок из-за сломанной ножки, но и потому, что зеркало треснуло. По поверхности стекла разбежались извилистые линии, похожие на тонкие ветвящиеся побеги, поэтому если б Лу-Энн заняла место прямо перед зеркалом, она увидела бы в отражении не одно, а три лица.
Изучая себя, Лу-Энн не улыбалась; она не могла вспомнить, чтобы когда-либо улыбалась тому, как выглядит. Внешность является ее единственным достоинством — это было вбито ей в голову с раннего детства. Впрочем, кое-какая работа ортодонта не помешала бы. Этому в значительной степени способствовала колодезная вода без фтора, которую Лу-Энн пила всю свою жизнь, и то, что она ни разу не переступала порог стоматологического кабинета.
Конечно, голова пустая, снова и снова повторял ей отец. Пустая или же не было возможности ею воспользоваться? Лу-Энн никогда не заговаривала на эту тему с Бенни Тайлером, которого вот уже пять лет как не было на свете. Ее мать Джой, ушедшая из жизни почти три года назад, никогда не была так счастлива, как после смерти супруга. Это должно было бы полностью развеять мнение Бенни Тайлера о ее умственных способностях, однако маленькие девочки верят всему, что говорят им отцы, по большей части безоговорочно.
Лу-Энн перевела взгляд на стену, на которой висели часы. Это была единственная вещь, оставшаяся от матери: в каком-то смысле семейная реликвия, поскольку часы подарила Джой Тайлер ее мать в тот день, когда она вышла замуж за Бенни. Сами по себе они не имели никакой ценности; такие можно купить в любом ломбарде за десять долларов. Однако для Лу-Энн они были самым настоящим сокровищем. Еще в глубоком детстве она засыпала под их медленное, размеренное тиканье. Зная, что в ночной темноте часы всегда будут рядом, всегда будут убаюкивать ее во время сна и встречать утром. Все детство и юность они были одной из немногих постоянных величин в ее жизни. И также это была ниточка, уходящая в прошлое, связывавшая Лу-Энн с бабушкой, которую она обожала. То, что часы были рядом, в каком-то смысле означало, что и бабушка рядом, и так будет всегда. С годами механизм часов сильно износился, и теперь они издавали весьма странные звуки. Часы были с Лу-Энн в горе и в радости, причем горя было гораздо больше. Прямо перед своей смертью мать подарила их ей, приказав заботиться о них. И вот теперь Лу-Энн хранила их уже для своей дочери…
Откинув густые золотисто-каштановые волосы назад, она попробовала было забрать их в пучок, затем умело заплела тугую косу. Не удовлетворившись своим видом, в конце концов подняла пышные локоны вверх и закрепила их целым легионом заколок, поминутно вертя головой, чтобы проверить получившийся эффект. При своих пяти футах десяти дюймах Лу-Энн вынуждена была пригибаться, чтобы увидеть себя в зеркале.
Она постоянно поглядывала на маленький сверток, лежащий на стуле рядом, и улыбалась, видя закрытые глазки, изогнутый ротик, щечки как у бурундука и пухленькие кулачки. Восемь месяцев от роду, и растет не по дням, а по часам. Девочка уже ползала, забавно покачиваясь из стороны в сторону. Вскоре она уже начнет ходить. Лу-Энн огляделась по сторонам, и ее улыбка погасла. Лизе потребуется совсем немного времени, чтобы освоить просторы фургона. Внутри, несмотря на прилежные старания Лу-Энн поддерживать чистоту, он очень напоминал то, что было снаружи, в основном благодаря темпераментным вспышкам мужчины, в настоящий момент лежавшего распростертым на кровати. Дуэйн Харви пошевелился два или три раза с тех пор, как в четыре часа утра завалился в дом, сбросил с себя одежду и забрался в кровать, однако в остальном он оставался неподвижным. Лу-Энн с нежностью вспомнила, как однажды на заре их отношений Дуэйн вернулся вечером трезвый: результатом этого явилась Лиза. В карих глазах Лу-Энн на какое-то неуловимое мгновение блеснули слезы. У нее не было времени на слезы, особенно на свои собственные. По ее подсчетам, в свои двадцать лет она выплакала их уже столько, что должно было хватить до конца дней.
Лу-Энн снова повернулась к зеркалу. Одной рукой играя с крошечным кулачком Лизы, другой она вытащила все заколки, затем тряхнула головой, позволяя локонам естественным образом упасть на высокий лоб. Такую прическу Лу-Энн носила в школе, по крайней мере до окончания седьмого класса, после чего присоединилась к своим подругам, которые бросили учебу и принялись искать в своем бедном сельском округе работу и сопутствующую ей зарплату. Все они были уверены — ошибочно, как выяснилось впоследствии, — что регулярная зарплата в тысячу раз лучше любого образования. Но у Лу-Энн не было особого выбора. Половина заработанных ею денег уходила на помощь ее хронически безработным родителям. Вторая половина шла на то, что родители не могли ей дать, — в основном на еду и одежду.
