Младший, Борис Натанович, — 15 апреля 1933 года в Ленинграде.
Отец — Натан Залманович Стругацкий (1892–1942), мать — Александра Ивановна Литвинчева (1901–1979).
Сегодня Аркадий Натанович и Борис Натанович воспринимаются читателями исключительно как нечто единое — братья Стругацкие. Столь же единое, как, скажем, братья Гримм. Никому же не приходит в голову говорить отдельно о Якобе и Вильгельме.
Александра Ивановна всю жизнь проработала учительницей русского языка и литературы, а вот биография Натана Залмановича складывалась не так ровно и не так просто. Он родился в заштатном городе Черниговской губернии Севске, в 1915 году уехал в столицу и поступил на юридический факультет Петербургского университета. В марте 1917-го исключительно по собственной воле и по твердым убеждениям вступил в ряды ВКП(б). Активно и последовательно занимался делами Информбюро Совета рабочих и солдатских депутатов, Наркомата агитации и печати, Наркомата народного образования, а когда понадобилось, пошел политкомиссаром в Продовольственный агитотряд. Работал на Украине, на Кавказе — в Аджарии, и только в 1926 году вернулся в Ленинград, так теперь именовали бывшую столицу. Там Натан Залманович работал в Главлите, то есть в цензурном отделе, параллельно учился на государственных курсах искусствоведов. Закончив курсы, он выполнял различные партийные поручения, мотался по всей России, а в 1933 году побывал даже в Западной Сибири — в черном от угольной пыли шахтерском городе Прокопьевске. В печально известном тридцать седьмом в Москве чудом избежал ареста: дворник подсказал возвращающемуся с работы Натану Залмановичу, что за ним приходили. Не заходя домой, он уехал в Ленинград и там устроился в Государственную библиотеку имени М. Е. Салтыкова-Щедрина. В 1937 году брали массово, по плану, так что исчезнувший из виду человек мог и затеряться. В Щедринке Натан Залманович начал с библиотекаря, наученный опытом, ни в какие истории старался не вмешиваться и так дорос до начальника отдела эстампов, издал несколько искусствоведческих работ: «М. И. Глинка в рисунках И. Е. Репина» (1938), «Указатель портретов М. Е. Салтыкова-Щедрина и иллюстраций к его произведениям» (1939), «Советский плакат эпохи Гражданской войны» (1941), даже выпустил отдельную большую книгу об известном художнике, певце Страны Советов и ее светлого будущего Александре Самохвалове…
«Отец служил на разных должностях, всегда начальником, но не очень большим, — вспоминал позже Борис Натанович. — Когда он еще работал в Главлите, ему полагался регулярный книжный паек, любая выходившая тогда в Питере худлитература — бесплатно. Так что с книгами в доме было все ОК, что же касается прочего, то ни в чем, помнится, нужды у нас особой не ощущалось, но и шиковать не приходилось. В воскресенье Арк (Аркадий. — Д. В., Г. П.) получал деньги на кино плюс двугривенный на мороженое (одно на нас двоих). Плохо было с одеждой — вечно мама что-то перешивала, и мы друг за другом донашивали отцовские военные причиндалы. Что же касается коммуналки, то рассказывали, что в те времена отдельная квартира была в Питере только у первого секретаря обкома. Это, конечно, миф, но — характерный. У нас же были две (или даже три) большие комнаты в коммуналке — настоящая роскошь! А потом мама выхлопотала разрешение, сделала ремонт и вообще отделилась, так что несколько лет мы успели пожить в отдельной квартире…»
3
Мы мало задумываемся о судьбах, даже собственных. Зачастую нам непонятны их резкие повороты. Мы плохо или очень плохо представляем себе последствия тех или иных событий. Так что, не попади братья Стругацкие, как и большинство их современников, в котел жестоких исторических мясорубок, «Бесы», прочтенные перед войной, и даже романы Уэллса могли прозвучать для них совершенно иначе.
Но случилось так, как случилось. И первый собственный литературный опыт братьев назывался вполне традиционно для тех времен: «Находка майора Ковалева». Что он там нашел, этот майор Ковалев, и почему он был именно майором, не помнит теперь сам Борис Натанович. А Аркадий Натанович вообще вспоминал о другом: «Канун войны. У меня строгие родители. То есть нет: хорошие и строгие. Я сильно увлечен астрономией и математикой. Старательно отрабатываю наблюдения Солнца обсерваторией Дома ученых за пять лет. Определяю так называемое число Вольфа по солнечным пятнам.
Пожалуй, всё.
Хотя нет, не всё.
В шестнадцать лет я влюблен…»
4
Влюблен… Обсерватория… Число Вольфа…
От жизни всегда ждешь только лучшего. Но началась война.
Родители копали рвы под Кингисеппом и Гатчиной, Аркадий копал такие же рвы на Московском шоссе — по нему, в сущности, проходил фронт. В сентябре 1941 года отца, как коммуниста со стажем, человека опытного, зачислили в рабочий истребительный отряд народного ополчения. 27 октября Натана Залмановича мобилизовали в батальон НКВД Куйбышевского района Ленинграда, но уже в декабре он был комиссован по состоянию здоровья и возвращен в Щедринку — на должность главного библиотекаря. Условия той зимы сейчас известны всем: бомбежки, обстрелы, голод, холод. Люди умирали от истощения, замерзали на улицах и в собственных подъездах. Вывороченный взрывами, промороженный насквозь мир постепенно превратился в окружающее.
Аркадий записывал в дневнике:
«25/ХII — 1941. Сегодня прибавили хлеба. Дают 200 г.
С Нового года ожидается прибавка еще 100 г, но я рад и тому, что получил сегодня. Такой кусок хлеба! Впрочем, я на радостях съел его еще до вечернего чая с половиной повидлы…
С 28-го думаю начать работать по-настоящему.
Занятия: математика (как подготовка к теоретической астрономии), сферическая астрономия (по Полаку) и переменные звезды (по Бруггеннате). Математику буду изучать по Филипсу. Прекрасный учебник!
У меня будет четыре „Дела“:
1-е: „Вспомогательные предметы“ (математика и сферическая астрономия);
2-е: „Теоретическая астрономия“;
3-е: „Переменные звезды“;
4-е: „Наблюдения“.
Это будет хорошо. Ничто не путается под ногами.
Кроме того, нелегальное 5-е дело: „Кулинария“. Ему я буду ежедневно уделять часок времени…»
И тут же запись: «В школе делают гроб для Фридмана…»
И чуть дальше: «27/XII — 1941 г. в 6 ч. Умер мой товарищ Александр Евгеньевич Пашковский (голод и туберкулез)…»
И почти постоянный рефрен: «…плохо с надеждами (и с хлебом)… Одна надежда — на январь…»
5
Аркадию повезло: его с отцом вывезли из Ленинграда. «Мне кажется, я запомнил минуту расставания, — вспоминал позже Борис Натанович, — большой отец, в гимнастерке и с черной бородой, за спиной его, смутной тенью, Аркадий, и последние слова: „Передай маме, что ждать мы не могли…“ Или что-то в этом роде…» И дальше: «Они уехали 28 января 1942 года, оставив нам свои продовольственные карточки на февраль (400 граммов хлеба, 150 граммов „жиров“ да 200 граммов „сахара и кондитерских изделий“). Эти граммы, без всякого сомнения, спасли нам с мамой жизнь, потому что февраль 1942-го был самым страшным, самым смертоносным месяцем блокады…
