Ты же знаешь, ты моя любимая внучка, — говорит дедушка у самого моего рта.
Я не хочу, чтобы мальчишки тебя обижали.
Я стараюсь не дышать, в ногах какой-то зуд, как будто надо вскочить и бежать, я киваю, потому что ничего другого не приходит в голову, и смотрю на дедушкины руки, которые держат мои коленки. Потом он гладит меня по голове, собирает волосы на затылке. Они у меня темно-русые и на кончиках завиваются.
Какая ты красивая, — говорит он. Ты на бабушку очень похожа.
Не знаю, почему я не шевелюсь.
Даже когда он целует меня, быстро и жестко, в рот, я сижу тихо-тихо.
Стариковские губы как из камня. Он впивается ими в меня и опрокидывает бокал.
Вино льется по столу, капает на пол. В ту же минуту в дверь звонят.
Это Анна и папа.
Анне семнадцать лет.
Она блондинка, волосы у нее длинные, лицо бледное и все в веснушках. Она ходит в гимназию, в двенадцатый класс, и считает, что она лучше всех. Когда мы едем домой, она сидит в машине спереди. Она всегда сидит спереди. И слушает музыку через свой айпод. При этом она закрывает глаза, жирно подведенные черным карандашом (по-моему, это просто ужас), и кивает головой в такт музыке.
Обычно я пинаю ее сзади. Тыкаю острой коленкой в переднее сиденье и довожу этим Анну до бешенства.
Эго моя месть — за то, что она никогда не дает мне посидеть спереди. Но сегодня у меня нет никакого желания это делать.
Я смотрю, как папа ведет машину, у него круглая лысина, которая блестит на солнце, как отполированная, и усы. Но от них мне видны только кончики, я ведь сижу сзади. Чаще всего по пути домой мы не разговариваем, все равно ехать только десять минут, вполне можно было бы добраться и на велосипеде. Я смотрю в окно и представляю себе, как я веду в поводу лошадь, которую надо тренировать. Она бежит рядом с машиной, а полоска травы рядом с дорогой — это дорожка ипподрома, я подстегиваю мою лошадь, ее зовут Мэри-Лу, она быстрая, как ветер. Это глупая игра, когда человеку уже тринадцать, но я никому про нее не рассказываю, так что все нормально.
Сегодня мне даже этого не хочется.
Я сползаю в промежуток между двумя передними сиденьями, хотя папа очень этого не любит.
Дедушка меня сегодня поцеловал, — говорю я или слышу, как я это говорю.
Не хочу, чтобы он опять меня целовал.
Папа не говорит ничего.
На мгновение мне кажется, что он меня не услышал.
Потом я чувствую, как он смотрит на меня в заднее зеркало. Совсем коротко, а потом опять смотрит на дорогу.
Я откидываюсь на сиденье и тыкаю коленками в спину сестры.
Да перестань же ты, дрянь такая, — ругается она, не вынимая наушники из ушей, и изо всей силы щиплет меня за ногу.
Больше всего мне хочется зареветь.
После обеда я беру свой велосипед и сматываюсь.
Маме не нравится, когда я вечером одна катаюсь на велике: мало ли что может случиться. Она всегда боится за меня, во всяком случае, так она говорит, но я давно уже подозреваю, что ей просто скучно, когда меня нет дома. Мама говорит, что никуда не годится, когда девочка катается на велосипеде одна.
Поэтому я вру и говорю, что моя подруга Лиззи тоже поедет со мной, хотя я точно знаю, что Лиззи сразу после школы уехала в горы.
Я вру довольно часто, потому что иначе жить с мамой было бы очень тяжело.
Я вру, чтобы успокоить ее, а иногда кое о чем умалчиваю, чтобы не волновать, потому что, когда мама расстраивается, у нее начинается мигрень, а это означает, что придется на цыпочках красться по темному дому, очень осторожно, чтобы не производить ни малейшего шума.
Так что сегодня я иду кататься на велике с Лиззи.
Мама все равно смотрит на меня осуждающе и как-то обиженно, потому что я не остаюсь дома.
Но чтоб к половине восьмого вернулась! — кричит она.
Я притворяюсь, будто не слышу, и просто уезжаю.
Хорошо быть одной.
Поеду к вилле.
Это старый пустующий дом, в котором мы раньше часто играли. Теперь мы для такого слишком большие. Я единственная, кто еще приходит на виллу, а прихожу я туда довольно часто. Она стоит за новым поселком, чуть в стороне от последней улицы, между яблонями и грушами, надо пролезть через дырку в ограде, а потом идти сквозь высокую, почти до пояса, траву.
Я стараюсь ехать как можно быстрее, даже в боку начинает колоть. Солнце уже садится, и от меня падает длинная косая тень. Мои ноги слишком длинные для этого велика, я вообще длинная и худая, как жеребенок, и грудь у меня, наверное, никогда не вырастет.
В новом поселке дорога идет в гору, я изо всех сил жму на педали, велик старый-престарый, на нем еще мой брат ездил. Переключение передач не работает, и, когда я еду вверх, легкие прямо горят. Скоро начинается дорожка через поле, тут можно перевести дух. Вилла прячется за деревьями, как старый спящий зверь. На последних поворотах я отпускаю педали, и велик катится сам.
Пролезаю через дырку в ограде и бреду по высохшей на зиму траве.
В прошлом году мы с Лиззи защищали виллу от мальчишек из поселка. Я даже подралась с одним из них. С тем, который был выше всех и минимум на пару лет старше нас.
Ух, как я его боялась! Мы забаррикадировали входную дверь, да еще навалились на нее плечами.
Они ее ни за что не откроют, — сказала Лиззи, откинув темные волосы, чтобы не лезли в глаза.
Никогда!
А он просто пробил в двери дыру. Потом все произошло очень быстро. Мальчишка хотел отогнать нас от двери, чтобы его дружки тоже смогли войти. Они протискивались в дырку, а он, предводитель, толкнул меня, и тут я разозлилась — хотя нет, я уже была ужасно злая. Я вдруг размахнулась и двинула ему в лицо кулаком, так, как учил меня брат.
Мальвина, — говорит он всегда, девочки бьют неправильно, мягкой стороной, ладошкой со сложенными пальцами.
Потом берет мою руку и складывает ее в кулак.
Вот так, видишь, — говорит он и бьет себя в грудь кулаком, стороной, где согнуты пальцы, это совсем не больно. Бить надо костяшками, запястье держать прямо и твердо, чтобы ничего не вывихнуть…
Именно так я и ударила.
Мальчишка закрыл лицо рукой, из носа хлестала кровь, ее струя пульсировала, забрызгивая все вокруг: пол, мою футболку и руки.
Мальчишки сочли за лучшее ретироваться через дырку в двери.
С тех пор дверь виллы так и стоит с дыркой, а наше противостояние с мальчишками закончилось.
Они больше не появлялись, ни разу за весь остаток лета.
Нам было ужасно скучно.
В этом году я здесь впервые.
