В следующем фильме рассказывалось о простой деревенской любви. За простой деревенской девушкой ухаживал сквайр, по его усам сразу было видно, что он злодей.
После всяких событий и переживаний простая деревенская девушка отдала свое сердце простому, живописно одетому крестьянскому парню. Свои чувства он выражал жестами, требующими немалой гимнастической ловкости. В конце показали злодея, тоскующего в тюремной камере, но, как и прежде, надменного.
Потом показали еще одну любовную историю — на этот раз благородную пару, охваченную взаимной страстью, но разлученную в результате недоразумений, возможных только в кино. К тому же гордость и сдержанность и героини и героя побуждают их скрывать свой пыл за внешней холодностью и надменностью. Брат героини выступает в роли доброй феи; он нежный защитник своей сестры-сироты и в конце концов сообщает каждому из них о сжигающей страсти другого.
Это было волнующе и трогательно, и Вильям был взволнован и растроган.
Потом показали комедию. Сначала на экране был один трудяга, поглощенный перекрашиванием двери, а в конце — куча народу, и все перемазались краской и падали с лестницы друг на друга. Это было смешно, и Вильям безудержно и громко смеялся.
Закончился сеанс душераздирающей историей об опустившемся пьянице. Вначале это необузданный молодой человек в смокинге, пьющий и играющий в карты. В конце это необузданный старик в лохмотьях, продолжающий пить и играть в карты. У него есть дочь, существо неземное в своем благочестии, которая оплакивает его и призывает исправиться, пока в минуту вполне понятного раздражения он не бросает в нее бутылку из-под пива и не попадает ей в голову. Потом слезами раскаяния он орошает ее койку в больнице, рвет на себе волосы, простирает руки к небесам, бьет себя в грудь, а потом прижимает к ней дочь. Неудивительно, что после такой встряски состояние девочки ухудшилось, и со словами: «Не плачь, папа. Постарайся забыть о том, что ты сделал. Я тебя прощаю» она тихо скончалась.
Фильм закончился. Вильям глубоко вздохнул и все еще с конфетой во рту поднялся и вместе со всеми вышел из кинотеатра.
Оказавшись на улице, он незаметно огляделся и крадучись направился к своему дому; потом, чтобы сбить с толку воображаемых преследователей, неожиданно свернул и побежал по глухой улочке. Потом он выхватил из кармана карандаш и, прицелившись, дважды выстрелил. Двое из преследователей свалились замертво. Остальные с удвоенной энергией продолжали погоню. Нельзя было терять ни секунды. Спасаясь бегством, он ринулся на другую улицу, оставив позади почтенного джентльмена, который потирал зашибленную ногу и источал громкие проклятия.
Вильям снова выхватил карандаш из кармана и, не сводя взгляда с дороги и стреляя на ходу, влетел во двор.
Отец Вильяма, который был в тот день дома из-за ужасной головной боли и приступа печени, выкарабкался из куста рододендрона и схватил Вильяма за шиворот.
— Поганец! — взревел он. — Ты сшиб меня с ног!
Вильям потихоньку высвободился.
— Я нечаянно, папа, — сказал он кротко. — Я просто вошел в калитку, как и все входят. Я просто не видел, что ты идешь, но я не могу смотреть сразу во все стороны, потому что…
— Замолчи! — взревел отец.
Как и все в доме, он страшился красноречия Вильяма.
— Что с твоим языком? Покажи язык.
Вильям повиновался. Цвет его языка мог поспорить с самой яркой весенней зеленью.
— Сколько раз я тебе говорил, — зарычал отец, — чтобы ты не брал в рот эту отраву!
— Это не отрава, — сказал Вильям. — Это конфеты, мне дала их тетя Сьюзен за то, что я помог ей, сходил на почту и…
— Замолчи! У тебя еще осталась эта гадость?
— Это не гадость, — возразил Вильям. — Они хорошие. Возьми одну и попробуй. Тетя Сьюзен дала мне всего горстку и…
— Замолчи! Где они?
Медленно, нехотя Вильям протянул ему бумажный пакет. Отец схватил его и забросил далеко в кусты. Минут десять потом Вильям прочесывал кустарник и остаток дня сосал конфеты, вывалянные в земле.
Он послонялся по саду, потом забрался на стену, отделявшую их сад от соседского.
— Привет! — сказал он девочке, которая смотрела на него снизу.
Эта девочка с кудряшками напомнила Вильяму простую деревенскую девушку. Было в натуре Вильяма нечто артистическое. Он мгновенно ощутил себя простым деревенским парнем.
— Здравствуй, Джоан, — сказал он низким хрипловатым голосом. — Ты скучала обо мне, пока я отсутствовал?
— Я и не знала, что ты отсутствовал, — ответила Джоан. — А почему ты так смешно говоришь?
— Я не смешно говорю, — так же хрипло сказал Вильям. — Я не могу по-другому.
— А, ты простудился! Мама утром так и сказала, когда увидела, что ты плещешься в кадке с дождевой водой. Она сказала: «Скоро мы услышим, что Вильям простудился и его уложили в постель».
— Это не простуда, — сказал Вильям с загадочным видом. — Это мои чувства.
— Что ты ешь?
— Конфеты. Хочешь?
Он достал из кармана пакет и отдал ей.
— На. Возьми две-три, — сказал он с беспредельным великодушием.
— Но они… грязные.
— Бери. Это всего лишь земля. Она быстро обсосется. Очень вкусные.
Он щедро насыпал ей целую пригоршню.
— Послушай, — сказал он, возвращаясь к образу простого деревенского парня. — Так ты говоришь, что скучала обо мне? Бьюсь об заклад, ты не вспоминала обо мне так часто, как я о тебе. Бьюсь об заклад, не вспоминала. — Голос его становился все более и более сиплым, пока не сошел на нет.
— Вильям, у тебя, наверное, ужасно болит горло?
Ее голубые глаза были полны тревоги и сочувствия.
Вильям приложил ладонь к горлу и нахмурился.
— Чуть-чуть, — беспечно сказал он.
— О, Вильям! — она, как взрослая, заломила руки в отчаянии. — Оно у тебя все время болит?
Ее тревога была ему приятна.
— Я стараюсь не жаловаться, — сказал он мужественно.
Вскочив, она смотрела на него широко раскрытыми голубыми глазами.
— О, Вильям! У тебя… у тебя чахотка? У моей тети чахотка, и она все время кашляет…
Вильям поспешно кашлянул.
— …и ей больно, и она себя ужасно чувствует. О, Вильям, надеюсь, у тебя не чахотка.
Ее нежное обеспокоенное личико было обращено к нему.
— Думаю, чахотка, — сказал он, — но я не поднимаю вокруг этого шума.
Он опять кашлянул.
— А что говорит доктор?
Вильям с минуту поразмыслил.
— Говорит, что с легкими все в порядке, — наконец сказал он. — И говорит, что я должен быть очень осторожен.
