Расставание с жестокой сталинской эрой в Советском Союзе не было однозначным и прямолинейным: ломка сталинизма происходила медленно и сложно. Хрущевский режим кидало из крайности в крайность. Однако полуобразованный, циничный и ловкий Первый секретарь ЦК, суливший советским гражданам в обозримом будущем жизнь при коммунизме, запустил процессы, постепенно выходящие из-под жесткого контроля тоталитарной системы. В 1961-м Сталин тихо исчезает из Мавзолея. Год спустя в журнале «Новый мир» выходит повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Потрясением основ стало не столько содержание этой повести, сколько самый факт публикации в советской печати произведения, посвященного лагерям.
На советской культурной сцене начинают появляться новые лица. Негромко и проникновенно звучат голоса неизвестных прежде поэтов и бардов – Окуджавы, Галича; через какое-то время к ним присоединится и молодой московский актер Владимир Высоцкий. В 1966-м кинорежиссер Андрей Тарковский завершает своего «Андрея Рублева». «Ощущение свободы, свободы говорения, свободы обсуждений, оно прибавлялось и ничем не было ограничено», – так описывает Рогинский атмосферу 1960-х годов в Советском Союзе. Да, это было лишь подобие либерализации, ибо происходило в тоталитарном государстве – но происходило же! И имело свою силу.
Перемены начала 1960-х затрагивали не только политику и культуру. Под прочной корой тоталитарного монолита все сильнее бурлили экономические проблемы. За пятьдесят без малого лет советской власти эйфория и готовность трудиться безвозмездно выдохлись и испарились. Плановая экономка то и дело давала сбои. Промышленности недоставало современной техники, а коллективизированное сельское хозяйство не было способно накормить население. В первой половине 1960-х годов сильно подорожали молоко, мясо и другие продукты. В июне 1962-го правительство военной силой жестоко подавило протесты рабочих в Новочеркасске – на земле остались лежать 23 убитых и сотни раненых.
И все-таки, несмотря на противоречия и срывы, именно в те годы советское общество достигло своего пика. Средняя продолжительность жизни мужчин составляла 68 лет, это был лучший показатель за весь советский период; от главных соперников – американцев – советских людей отделяло всего неполных 2,5 года[1].
В самый разгар 1960-х заявило о себе первое послевоенное поколение – дети солдат, вернувшихся с фронта В середине 1960-х они постепенно взрослели. Это было поколение, не затронутое войной и полное стремлений менять мир вокруг себя, прорывающееся к свободе – пусть и в рамках тоталитарного государства. Большая часть советской молодежи отвернулась от прежних кумиров; она искала и находила новых – балерину Майю Плисецкую, футболиста Льва Яшина, комика Аркадия Райкина… Советские женщины впервые примерили брючные костюмы: для консервативного советского общества и это было революцией. Правда, во многие рестораны их в таком виде пока не пускали.
В Москве, Ленинграде, в столицах союзных республик, в других больших городах представители молодой либеральной интеллигенции пытались на волне «оттепели» отвоевать для себя, по примеру героя романа Пастернака «Доктор Живаго», хотя бы кусочек личной свободы (современный исследователь Владислав Зубок их так и называет: «дети Живаго»[2]). После десятилетий промывания мозгов у них, естественно, были более скромные цели, чем у их ровесников в других странах. «Мы были молодые, неопытные и воспитанные на советской системе. Не существовало возможности выйти за ее пределы, социализм мы воспринимали как данность. В центре нашего внимания были его “несовершенства”. Почему с людьми поступают так жестоко? Почему происходит та или иная несправедливость?» – вспоминает в интервью, опубликованном в этом сборнике, Людмила Алексеева, опубликовавшая свои воспоминания под характерным названием «Поколение оттепели»[3].
Но борьба за минимальное пространство свободы оказалась жестокой. После насильственного смещения в 1964 году Хрущева с должности Первого секретаря ЦК КПСС и прихода к власти Леонида Брежнева напуганное государство снова принялось «закручивать гайки». Началось возвращение к старым порядкам. Брежнев и его главный идеолог Михаил Суслов возродили сталинские термины «Генеральный секретарь» и «Политбюро». Все чаще стали слышны разговоры о необходимости реабилитации Сталина. По сравнению с Хрущевым Брежнев был несколько более начитан, он любил Есенина и хорошо сшитые костюмы. Однако его отличали опасливость, неконфликтность и слабость. Он боялся перемен и потрясений и предпочитал «заметать проблемы под ковер», поскольку вовсе не собирался рисковать своим постом. Незаметно зародился знаменитый «брежневский застой», который растянулся для советского государства на долгие 18 лет.
Для «поколения оттепели» в нем места не было. Но осознало оно это не сразу. Прощальным жестом хрущевской политики в области культуры стал суд над Иосифом Бродским; освобождение поэта из ссылки в сентябре 1965 казалось обнадеживающим предзнаменованием, но в этом же сентябре арестовали Андрея Синявского и Юлия Даниэля – двух московских литераторов, опубликовавших за границей под псевдонимами несколько своих рассказов и повестей.
Однако «поколение оттепели» не сдавалось. Более того, оно нашло в себе силы для неожиданного и невиданного в советских условиях сопротивления. 5 декабря 1965 на Пушкинской площади в Москве впервые за много десятилетий люди, хотя и под подчеркнуто лояльными лозунгами, публично выступили в защиту арестованных писателей. Тогда же появились первые петиции. Это еще не было «диссидентским движением»: это была всего лишь небольшая группа людей, не желавших, чтобы у них отнимали жалкие остатки недавно приобретенной свободы. Притеснения, тотальный контроль и бесчеловечность – вот то главное, что их мучило и что они в первую очередь ставили в упрек советскому режиму.
Именно тогда, наверное, и были заложены основы для будущей горячей симпатии «детей Живаго» к Пражской весне. В январе 1968-го, после того как Александр Дубчек возглавил Коммунистическую партию Чехословакии, «оттепель», замороженная в СССР, продолжилась в Чехословакии. Советская либеральная интеллигенция практически сразу же начала внимательно следить за тем, что происходит в Праге; это ее и интересовало, и подбадривало. «“Социализм с человеческим лицом”, эта необычная формулировка била прямо в яблочко! Она была меткой, именно это мы тоже чувствовали и этого хотели добиться». Так описывает неравнодушное отношение к событиям в Чехословакии Людмила Алексеева. В течение нескольких последних месяцев перед вторжением Пражская весна была в фокусе внимания либеральной советской интеллигенции. Это было последнее дуновение надежды (и, быть может, предчувствие конца), за которым наступило горькое разочарование и осознание того, что «у социализма не может быть человеческого лица» (Людмила Алексеева).
