Но ничего такого в кухне на полу не оказалось. Зато на столе, в самом его центре, на блюде лежал пирог. Вернее, он стоял — большой и розовый, как выкупанный поросенок. Наверное, с клубникой… — я принюхался.
— В приличных домах принято сначала здороваться, а потом нюхать! — сказал кто-то сердито.
Я вздрогнул и поздоровался.
— Так-то лучше, — сказал кто-то. — Зачем ты пришел? За солью? Возьми там — в узелке за батареей.
Я заглянул за батарею, но никакого узелка там не было. Над головой вдруг что-то звякнуло. Я посмотрел вверх и увидел, как из часов, которые были приделаны к потолку рядом с люстрой, медленно вылезает Червяк.
— Кувырнадцать минут пыпырнадцатого, — лениво сказал Червяк и, зевнув, полез обратно.
— Великолепно! Самое время заморить червячка! — воскликнул кто-то обрадованно.
Раздался громкий выстрел, и люстра стала падать на пол. Пока люстра падала, я успел подумать, что вот сейчас она разобьется на мелкие кусочки и Григорий Христофорович этому не будет рад. Но люстра не разбилась — на полпути к полу она выпустила два ощипанных куриных крыла и вылетела в форточку.
— Мазила! — сказал Червяк, выглядывая из часов. — Просто божеское наказание!
— Сейчас-сейчас, только ружье перезаряжу… — сказал суровый голос.
И тут я увидел, как из пирога высовывается Человеческая Рука.
Человеческая Рука торопливо перезарядила ружье и прицелилась в Червяка.
— Лучше целься!
— Не спеши! — командовал Червяк, подставляя грудь под прицел.
— А ружье у вас вроде бы деревянное? — спросил я.
— Мореный дуб! — с гордостью ответила Рука. — Отойди, о Мальчик, в сторону. Не мешай!
— Я сейчас уйду, не беспокойтесь. Я только хотел спросить про Григория Христофоровича…
— Ничего не желаю знать! — крикнула Рука. — Никакого Григория Христофоровича Пампасова здесь не проживает!
— Как же так? — удивился я. — Вот и вы, кажется, имеете к нему какое-то отношение… Вы не его рука?
Я сразу догадался, что это его рука. По татуировке на запястье:
«Всем покажу!» и по ее голосу.
— Я не его! Я сама по себе! — сказала Рука с вызовом, и я не стал спорить. — Хочешь пирога?
— Спасибо, — я кивнул.
— Спасибо — да? Или спасибо — нет?
— Спасибо — да.
— Не хочешь, как хочешь, — сказала Рука, отрезая от пирога большой кусок и отправляя его в рот.
Рот у пирога был внутри.
— Самоедство — великая вещь! — сказала Рука, облизываясь. — Очень рекомендую.
— Советую тебе, о Мальчик, прислушаться, — пискнул из часов Червяк. — Рука у нас голова!
Я совсем запутался и решил спросить напрямик:
— Вы не видели Фому Фомича? Хомячка такого.
— Не видели, — ответила Рука.
— Видели, — ответил Червяк. — Не видели.
— Так видели или не видели? — я не понял.
— Видимо, видели, а невидимо — не видели! — отрезала Рука.
— Я пойду, — сказал я. — Извините.
— Иди. Но по дороге захвати с собой это самое.
— Что?
— Самое то, — раздраженно повторила Рука.
— Хорошо.
Я вышел в прихожую и огляделся. Среди пыльных ящиков с женскими ботинками и стопками газет я сразу заметил два светящихся шарика. На одном было написано: «Это самое», на другом: «Самое то».
Я сунул шарики в карман.
Глава 3
Квартира № 26
Соседей справа, Кирпичевых, я знал хорошо. Приличная семья: папа — слесарь, мама — повар в заводской столовой, дочка — хорошистка, ходит в кружок «Умелые руки» во Дворец котельщиков. На 23 февраля она подарила мне желудевый танк — сделала своими руками.
Я позвонил в дверь. Папа Кирпичев, одетый в желтую пижаму, открыл сразу — как будто меня здесь ждали.
— Проходи, проходи, Костик. Голодный? Сейчас будем ужинать! — он схватил меня за шиворот и потащил на кухню прямо в ботинках.
За столом, накрытым клетчатой клеенкой, сидели двое — мать и дочь Кирпичевы в пижамах. Дочь сидела ко мне спиной — ее я узнал по бантику, он колыхался над стулом.
— Здравствуй, Костик, — поздоровалась мама Кирпичева. — Сейчас мы будем ужинать сосисками отварными с пюре картофельным, — сказала она трагически. — На второе — компот из сухофруктов.
Я не возражал, потому что дома из-за истории с Фомой Фомичом не успел поесть. Я сел за стол напротив дочери Кирпичевой и вежливо улыбнулся.
Мы стали ужинать. Кирпичевы молчали, и я тоже ничего не говорил. Про Фому Фомича я решил спросить после компота. Может быть, я ошибался, но чем дольше я находился за столом вместе с Кирпичевыми, тем сильнее мне казалось, что с ними что-то не так. От сосисок опять пахло зайчиками.
— Как дела в школе? — спросил папа Кирпичев.
— Хорошо.
— Ты ешь, ешь, не стесняйся, — сказал папа Кирпичев.
— Я ем.
— Сосиски-то небось любишь, постреленок? — спросил он и подмигнул мне. — Мама из столовки тырит — первый сорт!
— Эдуард! — вскрикнула Кирпичева-старшая, делая страшные глаза.
— Папа! — вскрикнула Кирпичева-младшая, делая…
Тут я заметил, что глаз у дочери Кирпичевой нет.
Еще у нее не было носа, лба, щек и рук.
Были под столом ноги или нет — я не знаю.
Вместо Кирпичевой-младшей на стуле сидела пижама, а над ней колыхался бантик. В рукаве пижама держала вилку с нанизанной на нее сосиской.
— Что уставился? — спросила меня пижама голосом дочери Кирпичевой.
— Дочка, будь вежливой с гостем, — папа Кирпичев покачал головой. — Предложи ему горчицы.