Заметно приуныв, Дэвид поплелся наверх, стараясь не чувствовать себя несчастным, а думать о книжках про крикет, которые ждут его в комнате. На первой лестничной площадке он столкнулся с дядей Бернардом. Дядя Бернард Дэвида вроде бы не заметил. Убрел себе в туалет, весь такой разбитый и рассеянный. У Дэвида как гора с плеч свалилась. Когда дядя Бернард его замечал, он всегда обращал внимание на грязь у него под ногтями, на то, что волосы у него слишком отросли, а галстук благополучно спрятан в кармане. Нет, пусть уж лучше дядя Бернард его не замечает. Дэвид, повеселев, свернул на второй лестничный марш и увидел высокую фигуру тети Дот, спускающейся ему навстречу.
– Дэвид! – воскликнула тетя Дот. – Ты что тут делаешь?!
– У нас каникулы, – снова объяснил Дэвид. – Нас вчера распустили.
– Вчера! – сказала тетя Дот. – А я думала, у нас еще целая неделя! Какой же ты бестолковый, почему ты меня не предупредил?
Поскольку Дэвид знал, что из школы тете Дот всегда присылают расписание занятий и каникул, он ничего не ответил.
– Что за напасть! – сказала тетя Дот. – Ну что ж, Дэвид, раз уж ты здесь, ступай умойся, а я пойду поговорю с миссис Терск. Ужин через полчаса.
И продолжила спускаться по лестнице. Дэвид, зная, какое значение тетя Дот придает вежливости, подвинулся, давая ей пройти. Но тетя Дот снова остановилась.
– Боже милосердный, Дэвид! – воскликнула она. – Чья это на тебе одежда?
– Ничья, – пробормотал Дэвид. – В смысле, моя.
– Ох, как же она села! – возмутилась тетя Дот. – Я напишу жалобу в школу.
– Ой, не надо, пожалуйста! – попросил Дэвид. – Дело не в одежде, честное слово. По-моему, я просто очень быстро расту или вроде того.
– Человек не может расти с такой скоростью! – объявила тетя Дот. – Еще на Пасху эта одежда была тебе вполне хороша. Иди немедленно наверх и посмотри, не найдется ли тебе во что переодеться. Не можешь же ты спуститься к ужину в таком виде!
И уплыла вниз.
Дэвид поднялся в свою пустую, опрятную спальню. Разыскивая какую-нибудь одежду, он невольно с тоской размышлял о том, встретили ли еще хоть кого-нибудь из его школьных товарищей так же неприветливо, как его. Да нет, вряд ли. Наверняка у них у всех есть родители, братья, еще кто-нибудь, кто действительно рад их видеть. У некоторых счастливчиков даже собаки имеются! Дэвиду больше всего на свете хотелось бы завести собаку. Но о том, чтобы попросить дядю Бернарда согласиться на собаку, даже подумать было страшновато.
Вся одежда, которую он нашел, была еще меньше той, что на нем. Когда миссис Терск прозвонила в гонг, Дэвиду пришлось спуститься к ужину в том, в чем он был. Они с миссис Терск встретились в коридоре. Она смерила его взглядом с глубочайшим презрением.
– Сущее пугало! – процедила она. – Дядя найдет что сказать по поводу твоей прически, если я хоть что-нибудь соображаю.
– В том-то все и дело, – сказал Дэвид.
– В чем? – спросила миссис Терск.
– Что вы ничего не соображаете! – выпалил Дэвид и юркнул в столовую, чувствуя себя немного лучше оттого, что сумел уязвить миссис Терск. Они с нею враждовали с тех самых пор, как Дэвид поселился в доме дяди Бернарда. Миссис Терск терпеть не могла мальчишек. А Дэвид ее ненавидел всеми фибрами души, всю миссис Терск – от неподвижного квадратного лица и до широких квадратных ступней. Так что, входя в столовую, он даже слегка улыбался.
Но улыбка исчезла, как только он увидел Астрид. Астрид сидела у двери, отворяющейся в сад, положив ноги на стул, потому что, как все знали, у нее было слабое здоровье. Астрид была довольно хорошенькая: светловолосая, с большими голубыми глазами, – только лицо все время бледное и капризное, а то бы она выглядела еще красивее. Она одевалась очень элегантно и всем сообщала, что ей двадцать пять. И так продолжается уже ровно шесть лет – Дэвид точно знал.
Увидев Дэвида, она горестно вскрикнула:
– Только не говори, что ты уже вернулся! Какой ужас! Рональд, мог бы и предупредить, между прочим! – заметила она, когда вошел кузен Рональд.
Кузен Рональд принес листок бумаги – Дэвид узнал расписание каникул, которое прислали из школы прошлой осенью.
– Да я сам в шоке! – возразил он. – Но тут, похоже, действительно написано «двадцатое».
– А ты говорил, что двадцать восьмого! – негодующе произнесла Астрид.
Тут появилась тетя Дот, уткнувшаяся носом в раскрытый ежедневник. Дэвид отошел подальше, на другой конец комнаты.
– Рональд, – сказала тетя Дот, – у меня тут черным по белому написано, что занятия кончаются двадцать восьмого. Почему меня ввели в заблуждение?
– Ах, этот Рональд, вечно он все перепутает! – сказала Астрид. – Если мы из-за этого не поедем в Скарборо, я прямо не знаю, что сделаю. Вот, у меня снова начинается мигрень, я это чувствую!
Дэвиду не хотелось слушать про мигрень Астрид, поэтому он украдкой покрутил радио, стоящее на буфете. Ему повезло. Голос диктора сказал:
– А теперь о крикете. В третьем тестовом матче[2] Англия…
– Дэвид! – прикрикнула тетя Дот. – Тут люди разговаривают. Выключи немедленно.
Дэвид вздохнул, повернул ручку и выключил спортивные новости. Но в это время кузен Рональд бросился в его сторону, раздраженно бубня:
– А я вам говорю, понятия не имею, как так вышло!
И снова врубил радио.
– Пять калиток за четырнадцать ранов! – сообщило радио.
– Тише! – сурово потребовал кузен Рональд. – Мне надо знать, как наши играют с австралийцами.
К тайному негодованию Дэвида, никто и слова не сказал. Все немедленно умолкли, и радио принялось рассказывать, что Англия набрала сто двенадцать ранов и потеряла восемь калиток, когда игру пришлось прервать из-за дождя. Тут приплелся дядя Бернард, весь такой разбитый оттого, что Дэвид вернулся домой, а миссис Терск принесла на подносе жирный коричневый суп. Все сели и стали есть. На вкус суп был жирный и коричневый.
Дэвид вел себя очень тихо и тщательно следил за своими манерами. Ему не хотелось, чтобы тетя Дот обратила внимание на его одежду, и не хотелось, чтобы дядя Бернард вообще обратил на него внимание. Поначалу ему везло. Дядя Бернард с Астрид затеяли обычное состязание: кто тут самый больной. Начал дядя Бернард. Он слабым, еле слышным голосом спросил у Астрид, как она себя чувствует.
– Ах, папочка, не так уж плохо, – мужественно ответила она. – Вот только мигрень к вечеру разыгралась. А вы как?
– Ну, я никогда не жалуюсь, – заявил дядя Бернард, хотя это была неправда, – но надо признаться, что прострел меня сегодня совсем замучил. Но, конечно, хуже всего то, что в груди болит и трепыхается.
