— Абгар, Иисус исцеляет не только тела, но и души. Он уверяет, что для того, чтобы быть прощеным Богом, вполне достаточно раскаяться, искренне захотеть вести достойную жизнь и больше не грешить. Грешники находят себе утешение у Назаретянина…
— Пусть будет так… Но я не в силах простить себе свою похоть в отношении Ании. Эта женщина сделала меня больным — больным и душой, и телом…
— Откуда ты мог знать, мой господин, о надвигающемся недуге и о том, что подарок царя Тира — ловушка? Как ты мог догадаться, что она принесет семена болезни и заразит тебя? Ания была наикрасивейшей женщиной из всех, кого мы когда-либо видели, и от желания обладать ею любой мужчина потерял бы голову…
— Но я — царь, Хосар, и не должен был терять голову из-за танцовщицы, пусть даже и очень красивой… Сейчас она расплачивается за свою красоту, потому что следы болезни начинают портить белизну ее лица. Я же, Хосар, ощущаю постоянную испарину, и взор мой туманится, а больше всего я боюсь, что из-за болезни начнет разлагаться моя кожа и…
Чьи-то осторожные шаги заставили обоих мужчин насторожиться. Женщина с изящной фигурой, смуглым лицом и черными волосами приблизилась к ним с легкой улыбкой на устах.
Хосар посмотрел на нее с восхищением. Да, он восхищался совершенством ее изящных черт и веселой улыбкой, так часто появлявшейся на ее лице. Он также восхищался ее преданностью царю и тем, что ее губы ни разу не произнесли, ни одного упрека по поводу того, что ей предпочли Анию, танцовщицу с Кавказа, женщину, которая заразила ее мужа этой ужасной болезнью.
Абгар не позволял никому дотрагиваться до себя, так как боялся, что от него могут заразиться и другие. Он все меньше и меньше появлялся на людях.
Но он был не в силах воспротивиться железной воле царицы, которая настояла на том, что она должна лично за ним ухаживать. Кроме того, она также вселяла в его душу желание верить в то, что рассказывал Хосар о чудесах, творимых Назаретянином.
Царь посмотрел на нее с грустью.
— А, это ты… Я разговаривал с Хосаром о Назаретянине. Он отвезет ему письмо с приглашением приехать сюда и разделить со мной мое царство.
— Хосару надо бы выделить сопровождающих, чтобы с ним ничего не случилось по дороге и чтобы он смог благополучно доставить письмо Назаретянину…
— Я поеду в сопровождении троих или четверых человек, этого будет достаточно. Римляне недоверчивы, им не понравится, если они увидят целый отряд солдат. Иисусу это тоже не понравится. Я надеюсь, госпожа, что смогу справиться с этой задачей и убедить Иисуса приехать сюда со мной. Я возьму, конечно же, быстроногих лошадей, чтобы можно было прислать вам весточку, как только я прибуду в Иерусалим.
— Я пока допишу письмо, Хосар…
— Я выеду на рассвете, царь мой.
2
Огонь начал пожирать скамейки для верующих, и дым все больше окутывал погруженный в полумрак центральный пролет. Четыре фигуры, одетые в черное, спешили к боковой часовне, а у двери, расположенной рядом с главным алтарем, стоял человек, в отчаянии заламывавший руки. Все ближе и ближе раздавался пронзительный вой пожарных сирен, уже через считанные минуты в храм должны были ворваться пожарные, а это могло означать очередной провал того, что задумали люди в черном.
Да, пожарные были уже рядом. Стоявший у двери человек поспешно сделал несколько шагов к фигурам в черном и стал убеждать этих людей немедленно последовать за ним. Один из них продолжал идти вглубь помещения, в то время как другие, перепутавшись, отступили от огня, бушевавшего уже и справа, и слева. Время для них словно остановилось. Огонь распространялся гораздо быстрее, чем можно было ожидать. Человек, упорно идущий вглубь помещения, был уже со всех сторон окружен языками пламени. Огонь мешал ему идти и, казалось, пытался сорвать с него капюшон, которым он прикрывал свое лицо. Его товарищи попытались подойти поближе, но не смогли: повсюду уже бушевал огонь, а дверь собора трещала под натиском пожарных. Люди в черном бегом направились к человеку, который, дрожа, ждал их у боковой двери. Они выбежали через нее в ту самую секунду, когда вода из пожарных шлангов хлынула в собор. Одинокая фигура, окруженная со всех сторон огнем, уже загорелась, не издавая при этом ни единого звука.
О чем не знали беглецы — так это о том, что еще один человек, прятавшийся в тени одной из церковных кафедр, внимательно следил за каждым их шагом. В руке у него был пистолет с глушителем, из которого он так и не выстрелил.
Когда люди в черном вышли через боковую дверь, он спустился с церковной кафедры и еще до того, как пожарные смогли его увидеть, привел в действие тайную пружину в одной из стен и исчез.
* * *
Марко Валони затянулся дымом сигареты, который смешивался в его горле с дымом пожара. Он вышел подышать воздухом, пока пожарные заканчивали тушить тлеющие угли, все еще дымившиеся возле правого крыла главного алтаря.
Площадь была оцеплена заграждениями, карабинеры сдерживали любопытных, пытавшихся выяснить, что же произошло в соборе.
В это время дня Турин буквально кишел людьми, и всем им хотелось знать, не пострадала ли хранящаяся в соборе святыня — Священное Полотно, или, как его еще называли, Плащаница.
Марко попросил журналистов, явившихся сюда, чтобы получить информацию о происшествии, успокоить людей: святыня совсем не пострадала.
Он, однако, умолчал о том, что в огне погиб человек. Кто он такой, пока было неизвестно.
Итак, еще один пожар. Огонь буквально ополчился на старый собор. Марко не верил в случайности, к тому же собор в Турине пережил уж слишком много происшествий: и попытки совершения ограбления, и, насколько Марко помнил, уже целых три пожара. После одного из них, случившегося вскоре после Второй мировой войны, были найдены обгоревшие трупы двоих мужчин. Вскрытие показало, что обоим было лет по двадцать пять и что они, не считая того, что обгорели, были убиты выстрелами из пистолета. Кроме того, был установлен еще один жуткий факт: у обоих отсутствовали языки, словно их вырезали посредством хирургической операции. Но с какой целью? И кто их застрелил? Тогда так и не удалось выяснить, кто они такие. Это оказалось безнадежным делом.
Ни верующие, ни общественность не знали, что святыня за последние сто лет в течение долгих периодов времени находилась вне собора. Возможно, именно поэтому ей удалось избежать стольких напастей.
Сейф Национального банка служил для святыни надежным пристанищем, и оттуда ее забирали только для торжественных мероприятий, да и то непременно с повышенными мерами безопасности. Именно благодаря этим пресловутым мерам безопасности в некоторых случаях святыня и подвергалась опасности. Очень серьезной опасности.
А еще Марко помнил о пожаре 12 апреля 1997 года. И как он только сумел его запомнить? Он ведь в то раннее утро был вдрызг пьян, как и его товарищи из Департамента произведений искусства!
Ему тогда было пятьдесят лет, он только что перенес сложную операцию на сердце. Два инфаркта и одна операция, в ходе которой он был на волосок от смерти, послужили достаточными доводами в пользу того, чтобы согласиться с Джорджо Маркези, его кардиологом и шурином. Тот настойчиво советовал Марко предаться dolce far niente[2] или же, как поступают многие, выхлопотать себе какую-нибудь спокойную бюрократическую должность, из тех, которые позволяют почитывать в рабочее время газетку, а в середине дня сходить выпить чашечку капуччино в близлежащем баре.
