А дальше было вот что. Негры окружили нас. Они размахивали копьями и стрелами.
Вдруг где-то в задних рядах раздался истошный крик:
— Келумба-Шалумба!!!
Все повернули головы и, выпучив глаза, уставились туда. Затем, как по команде, побросали оружие и ничком рухнули в пыль.
Мы с папой тоже поглядели туда: кого они испугались? И ничего особенного не увидели. Всего лишь Кешу, бежавшего к нам по улице. Ему было очень жарко, и синий язык чау-чау свисал почти до самой земли.
Увидев на площади сразу столько людей, Кеша радостно завилял хвостом и бросился обнюхивать лежащих. И лишь потом, когда последний человек был обнюхан, ткнулся преданно в папины колени и лизнул меня в нос.
Папа вспомнил несколько слов по-африкански и попросил всех встать.
«Нет, — сказали они, — мы боимся Келумбы-Шалумбы».
— Какого Келумбы-Шалумбы? — спросил папа.
Вождь племени указал пальцем на Кешу.
Оказывается, они приняли нашего безобидного пса за какого-то злого духа: Келумба-Шалумба по-африкански означает «дух с синим языком».
Африканцы верят, что если этот дух кого-нибудь лизнет, то человек сразу посинеет и останется таким на всю жизнь.
— Ерунда! — сказал папа. — Вы же видели: он лизнул Машу в нос, и ничего с ней не произошло.
В конце концов мы уговорили их встать с земли, а вождь даже осмелился погладить Кешу.
И тут папа взглянул на часы и схватился за голову:
— О боже, уже третий час! Пора возвращаться.
— Но мы же не нашли динозавров?!
Папа махнул рукой:
— В следующий раз.
Увидев на папином лице тревогу, вождь племени спросил, что случилось.
Узнав, что мы опаздываем, вождь успокоил нас:
— О, нет проблем! Лебединая Шея в два счета довезет вас до побережья…
А знаете, кого они называют Лебединой Шеей? Никогда не отгадаете.
Динозавра! Да-да, самого настоящего, никакого не вымершего динозавра. Туловище у него — как у огромного тюленя, голова — как у черепахи, а шея — тонкая и гибкая, как у лебедя, только длиннее и без перьев. Позвали динозавра, накинули на его шею петлю из лианы, другой конец привязали к плоту — и мы помчались по реке, как на катере с подводными крыльями…
На станцию успели вовремя, даже чуть пораньше. Там, у перрона, есть два пенька. Я сидела и ждала на одном пеньке, папа — на другом, а Кеша лежал у папы в ногах.
А вечером я напугала папу. Сидела рисовала, а он маме про Африку рассказывал. И вдруг у него глаза полезли на лоб:
— Маша, что с тобой? У тебя нос совсем посинел! И руки!
А мама строгим голосом добавила:
— И кофточка тоже. Это она фломастером измазалась. Неужели нельзя рисовать поаккуратнее?!
— Фу-у! — Папа выдохнул воздух. — Как ты меня напугала! Келумба-Шалумба!
Мамонт
Однажды на даче я спросила у папы:
— Папа, а правда, что ты жил еще тогда, когда Санкт-Петербург назывался не Санкт-Петербургом, а по-другому?
— Да, — ответил папа. — Тогда он назывался Ленинградом.
— Это было очень давно?
— Да, в древности.
— А мамонты тогда еще водились?
— Мамонты? — Папа сделал серьезное лицо. — Водились, конечно. И мамонты, и папонты. В непроходимых зарослях папоротника и маморотника.
Я посмотрела на него внимательно:
— Ты шутишь?
— Шучу, конечно, — папа улыбнулся. — Никаких мамонтов уже и в помине не было. Они вымерли тысячи лет тому назад.
Мне стало жалко мамонтов, и я спросила:
— Все-все?
Папа вздохнул:
— Увы, как это ни печально… Не грусти, пойдем лучше погуляем.
Мы пошли на берег и встретили мамонта.
Он стоял по колено в воде и пил. Огромный, волосатый, похожий на стог сена. Спереди у него торчали два длинных, загнутых кверху бивня, а сзади болтался смешной хвостик — ну точь-в-точь как соломенная метелка, которой подметают полы. Он пил и пил, и скоро воды в Москве-реке стало так мало, что все камыши оказались на суше. И среди камышей в нескольких шагах от берега спал водяной.
С этим водяным мы были уже знакомы. Когда я не слушалась папу и не хотела вылезать из воды, водяной выглядывал из камышей и грозил мне своим кривым пальцем.
Водяной заворочался и открыл глаза. Увидев, что вытворяет мамонт, водяной замахал на него руками и завопил:
— Кыш! Кыш отсюда!
Мамонт послушался. Зайдя на середину реки, пошлепал вниз по течению и скоро скрылся за поворотом.
Водяной проводил его взглядом и обернулся к нам:
— Купаться будете?
Папа поежился:
— Бр-р! Вода, наверно, ледяная.
— Могу подогреть, — предложил водяной.
— Нет, спасибо. Уже скоро семь часов — нам пора на станцию встречать маму.
— А меня с собой возьмете? — попросил водяной.
— Айда.
Водяной поглядел на свое отражение в воде и спросил у меня:
— А твоя мама не испугается моих рогов?
Я успокоила его:
— Не испугается. Она смелая. Только мышей боится. Но у мышей же нет рогов.
Папа почесал в затылке:
— Мама, может, и не испугается, но на этой электричке обычно приезжает много народу…
Водяной заволновался:
— Что же делать?
И тут мне в голову пришла мысль:
— А давайте наденем на рога мои резиновые сапожки. Все подумают, что это ноги.
— Гениально! — в один голос воскликнули папа и водяной.
Увы, до станции мы в этот раз так и не добрались. С берега пошли на дачу, чтобы взять сапожки, и вдруг увидели в окне маму. Она приехала пораньше, на предыдущей электричке.
Мы с папой стали уговаривать водяного: пойдемте, познакомитесь, она очень добрая и всегда что-то вкусненькое привозит. Но водяной застеснялся. «Нет, — говорит, — без приглашения я не могу, да и поздно уже». И вернулся в реку.
Мы, конечно, все маме рассказали: и про мамонта, и про водяного. Она ничуть не удивилась. Спросила только: «А динозавров вы случайно не встречали?» Нет, не встречали. А разве они еще есть? Папа говорит, что они все давным-давно вымерли. Тогда мама открыла на веранде окно и позвала:
— За-аврик! Ди-ино!
Мы с папой затаили дыхание и замерли, как две статуи. Просидели так очень долго, у меня даже нога онемела, но за окном было тихо, только собаки лаяли в деревне. Уже совсем стемнело, и я немножко боялась.
