— Эх вы, — вздохнул кадет. — На бою ни пуль, ни ядер не боитесь, а тут…
— Ванюша, прошу тебя, не смей так говорить. Ты рассуждаешь как… как бунтовщик.
— Выходит, фельдмаршал Миних бунтовщик?
— С чего ты взял, мальчик?
— Ну как? Он же Бирона[4]тогда арестовал, не побоялся. А нынче сам, как кур во щи, угодил.
— Иван, не говори глупостей. Ты еще кадет, а уже говоришь столь неуважительно о фельдмаршале. Нехорошо, сынок. Не ровняй Бирона с царевной. Бирон был назначен всего лишь регентом при двухмесячном наследнике, а вел себя как самодержец. И это тогда, когда тут же рядом была дщерь Петра Великого, законная наследница престола. Вот Миних и не стерпел, арестовал выскочку курляндского. Но вместо того чтоб возвести на престол Елизавету Петровну, занял место Бирона. Не смекнул, что дочь Петра имеет поддержку в гвардии. Впрочем, смекнуть-то он смекнул, не зря же велел отправить гвардейцев к действующей армии. Назначил им выступление в поход на двадцать шестое ноября, чем и ускорил свое падение. В ночь на двадцать пятое Елизавета Петровна пришла в гренадерскую роту, напомнила им, чья она дочь, и во главе их пошла и арестовала всю фамилию Брауншвейгскую и их сторонников, в том числе Миниха и Остермана. Все это было проделано быстро, без выстрелов, без единой капли крови. Она запретила гвардейцам оружие применять. А уже утром читался манифест о вступлении на престол законной наследницы Елизаветы Петровны.
— У нас в кадетском корпусе все радовались, кричали «ур-ра», — заметил Иван.
— Что ваш корпус? Весь народ радовался, надоело людям под немцами быть.
— На Невском, сказывали, чернь, вопя «бей немчуру», начала иностранцев громить.
— И такое было, к сожалению.
— Теперь, наверно, иностранцев будут выгонять отовсюду.
— С чего это ты взял, Ваня? Не все ж такие, как Бирон там или Остерман. Вон Питер Ласси наш главнокомандующий на шведском театре войны, а генерал Джемс Кейт, под чьим командованием я участвовал в штурме и взятии крепости Вильманстранде. Отличные воины.
— Они немцы?
— Почему ты так решил? Ласси, кажется, из ирландцев, Кейт шотландец.
Графиня Прасковья Юрьевна правильно рассудила, впустив к мужу в кабинет сына. Юный кадет хотя и затрагивал самые болезненные места отцовской чести и самолюбия, но все равно как-то неумышленно, даже выводил его из мрачных, безысходных дум, своей наивностью и детской непосредственностью согревая сердце старому генералу.
Отец и сын проговорили до полуночи. Давно все поуснули в доме, даже затихла вдали где-то сторожевая колотушка. Видно, угрелся сторож в тулупчике своем, не справился со сном, задремал где-нито, притулившись в чьей-то подворотне.
Заметив, что сын стал поклевывать носом, Петр Семенович спросил:
— Тебе, наверно, спать пора, Ваня?
— Я есть хочу, — признался кадет.
— Ах ты боже ж мой, — поднялся из кресла граф. — Так идем в столовую, там найдем что-нибудь.
Заслышав из столовой позвякиванье посуды, явилась туда заспанная повариха:
— Все простыло уж. Дайте я разогрею хошь.
— Ступай, ступай, Евменовна, досыпай, — сказал граф. — Чай, мы не девы красные, солдаты, управимся и с холодными щами.
Воцарение дщери Петровой встряхнуло столицу. Даже вроде и ветры другие подули с моря. Гвардейцы, помогавшие ей, ходили в героях: «Наша взяла». Особенно шумны были в подпитии и однажды на Адмиралтейской площади придрались к разносчику, торговавшему пирогами и яйцами:
— Ты что ж, гад, тухлыми яйцами торгуешь? Думаешь, спьяну не разберем?
— Да я рази нарочи? Да кабы знал, — оправдывался тот.
Один особенно горячий съездил разносчику по морде, другой вывалил у него из корзины пироги с яйцами, начали бить беднягу.
Однако кто-то из солдат вступился за него:
— Вы что ж, нехристи, хлеб роняете.
Начали с разносчика, сцепились между собой.
В бильярдной Берлара, соседствовавшей с Адмиралтейской площадью, армейские офицеры гоняли шары, и, как нарочно, все были иностранцами. Туда влетел избитый разносчик:
— Там ваши солдаты дерутся.
Капитан Браун, державший кий и готовившийся бить по шару, взглянул на свободных офицеров:
— Миллер, Зитман, уймите их.
Те направились к выходу, за ними вышли фон Розе и Гейкин.
— Прекратить! — гаркнул Миллер хорошо поставленным на команду голосом.
— Эт-та без-зобразие, — вторил ему Зитман.
Однако драгуны, хряпая друг друга по мусалам, и не подумали остановиться. Возмущенный Миллер подскочил к дерущимся:
— Я что командоваль? — фистулой взвизгнул он. — Хальт!
Тут кто-то из гвардейцев взял его за плечо, посоветовал:
— Не суйся, ваш бродь, уйди от греха.
— Молшать! — заорал Миллер и неожиданно дал «советчику» оплеуху.
— Ах ты, шведская морда! — возмутился гвардеец.
И в следующее мгновение Миллер отлетел прямо на руки фон Розе и Гейкину.
— Братцы, бей немецких собак!
Клич этот, словно искра, брошенная в порох, взорвал всю площадь. Теперь гвардейцы-семеновцы насыпались на офицеров.
Миллер, только что вышедший из билльярдной на резвых ножках, воротился туда на карачках, едва ворочая разбитыми губами.
— Господа-а… дизе альпадрук[5], — бормотал он, сплевывая кровь.
Но кошмар только начинался. Отступая перед превосходящими силами, запятились назад в бильярдную вслед за Миллером фон Розе с Гейкиным и бледный как полотно Зитман.
Однако опьяневшим и разогревшимся в драке солдатам этого показалось мало.
— Вы, шведские свиньи, здесь у нас не отсидитесь. Бей их, ребята! В кровину мать!
Видя, как солдаты стали ломать стулья, вооружаясь чем попадя, капитан Браун, отбросив кий, выхватил шпагу, за ним последовал его заместитель Кампф и флигель-адъютант Согро.
— Назад, канальи! Вон отсюда! — вскричал грозно Браун, размахивая шпагой.
Но вид вооруженных офицеров не испугал, а, более того, раззадорил гвардейцев:
— Ах, вы еще грозиться, сучьи потрохи. Ребята, повесить их! Хватай!
Хозяин бильярдной Берлар, почувствовав, что дело принимает серьезный оборот, успел крикнуть офицерам: «Отходите на чердак!» А сам, ухватив за рукав штаб-лекаря Фусади, нырнул в чуланчик.
