Именно так он и выразился: «Будешь ходить, как часы».
Вот такая у него манера говорить. Как-никак он учился в английской частной школе, пока его не вышибли оттуда за попытку соблазнить учителя физкультуры.
Я не мешал ему рыдать над собой, но сам не проливал слез. Когда я полюбил Джуди, то мечтал прожить с ней до скончания века, и где-то в глубине души у меня зародилось чувство счастья, хрупкое, как яичная скорлупа.
Я знал, насколько оно хрупкое, да и всерьез рассчитывать на счастье в том мире, в котором мы живем, вряд ли имеет смысл. Но я все же надеялся, что наша скорлупа уцелеет в течение некоторого времени.
Едва он сказал, что Джуди умерла, скорлупа треснула, и мой красочный мир сразу стал черно-белым. Через три дня я действительно встал на ноги, но я уже был совсем не таким, как прежде.
Похороны были тяжелыми. Явились все члены Загородного клуба, из Нью-Йорка прилетели отец и мать Джуди. Я плохо их запомнил, но они показались мне хорошими людьми. Мать Джуди сильно походила на дочь, и это расстроило меня. Я вернулся домой полностью разбитым и мечтал только об отдыхе. Сидни вызвался проводить меня домой и сидел в квартире, несмотря на мои просьбы оставить меня одного. Сейчас я понимаю, его присутствие в квартире в тот ужасный момент пошло мне на пользу. Наконец, около десяти, он встал и сказал, что пойдет домой.
– Возьми месяц отпуска, Ларри, – сказал он на прощание. – Можешь играть в гольф, съезди куда-нибудь. Приди в себя. Ее ничем не заменишь, так что поезжай, отдохни как следует, а потом возвращайся и работай как проклятый.
– Нет, я вернусь завтра и буду работать как проклятый, – возразил я. – И спасибо за все!
– Никаких завтра! – он даже топнул ногой. – Я хочу, чтобы ты отдыхал месяц. Это приказ!
– Чушь! Как раз работа-то мне и нужна, чтобы отвлечься. Я буду работать. Завтра увидимся.
В тот момент я считал такое решение правильным.
Разве мог я разъезжать по стране, развлекаясь и играя в гольф, когда у меня из головы не шла Джуди. За время своего короткого пребывания в клинике я все обдумал. Скорлупа треснула, ее не склеишь. Чем скорее я сосредоточу все мысли на работе, тем лучше. Я рассуждал ужасно трезво. Такое случается постоянно, твердил я себе. Тот, кто строит планы, возводит воздушные замки, даже говорит торговцу недвижимостью, что решил строить ранчо, внезапно обнаруживает, что все пошло прахом и его планам никогда не суждено осуществиться. Это случается каждый день, пытался убедить я себя. Я нашел свою девушку, мы думали о будущем, и вот она умерла. Мне тридцать восемь лет. При благоприятных обстоятельствах я могу рассчитывать еще на столько же. Что ж, нужно опять начинать строить себе жизнь, браться за работу, и, как знать, может, потом снова встретится девушка, похожая на Джуди, и мы поженимся. В глубине души я сознавал, что это не более чем глупости. Никто и никогда не заменит Джуди. Она была моей избранницей, и теперь каждую девушку я буду судить по меркам Джуди, а при таком сравнении, конечно, проиграет любая. Так или иначе, но я вернулся в магазин, заклеив рассеченный лоб полоской пластыря и стараясь вести себя так, словно ничего не случилось. Друзья, а их у меня хватало, пожимали мне руку крепче обычного. Все они вели себя нестерпимо тактично, изо всех сил притворяясь, что Джуди никогда не существовало. Хуже всего было иметь дело с клиентами. Они говорили со мной приглушенным тоном и не глядя в лицо, поспешно соглашались с любым моим выбором, вместо того, чтобы с удовольствием привередничать, как это было раньше. Сидни порхал вокруг, делая все возможное и невозможное, чтобы отвлечь меня от дурных мыслей. Он то и дело выскакивал из кабинета с набросками, спрашивал моего мнения о них, чего никогда не делал раньше, с видом величайшего внимания выслушивал мои замечания, потом исчезал, чтобы снова появиться через какой-нибудь час.
Вторым по авторитету человеком в торговом зале был Терри Мелвилл, начинавший у «Картье» в Лондоне и обладавший внушительным и всеобъемлющим знанием ювелирного дела. Он был пятью годами моложе меня, невысокий худой гомо, с длинными, выкрашенными в серебристый цвет волосами, синими глазами, узкими ноздрями и ртом, похожим на прорезанную ножом щель.
Когда-то в прошлом Сидни увлекся им и привез в Парадиз-Сити, но теперь он ему надоел. Терри ненавидел меня, и я платил ему тем же. Он ненавидел меня за знание бриллиантов, я же – за ревность, за мелочные попытки перехватить моих клиентов и за его ядовитую злобу. Его бесило, что Сидни так много делает для меня, хотя я и не педераст. Они постоянно ссорились. Если бы не деловые качества Терри, да еще какая-то грязь, припасенная им на Сидни, тот наверняка избавился бы от него.
Когда Сэм Гобл, ночной охранник, отпер магазин и впустил меня, Терри уже сидел за своим столом.
– Сочувствую твоему несчастью, Ларри, – с притворной грустью сказал он. – Могло быть и хуже. Ты тоже мог погибнуть.
В его глазах было подлое, злорадное выражение, вызвавшее у меня острое желание ударить по его поганой физиономии. Я видел, как он рад случившемуся.
Я молча кивнул и прошел мимо него к своему столу. Джейн Барлоу, моя секретарша, полная солидная дама лет сорока пяти, принесла мне почту. От ее печальных глаз и попытки улыбнуться у меня защемило сердце. Я притронулся к ее руке.
– Бывает, Джейн, – сказал я. – Не надо ни о чем говорить. Чем тут помогут слова. Спасибо за цветы.
Сидни, постоянно справлявшийся о моем самочувствии, приглушенные голоса клиентов, Терри, злобно следивший за мной из-за стола, сделали этот день едва переносимым, но я все же выдержал его до конца. Сидни пригласил меня пообедать, но я отказался. Рано или поздно мне предстояло столкнуться с одиночеством, и чем раньше, тем лучше. Последние два месяца мы с Джуди обедали либо у нее, либо у меня на квартире. Теперь всему этому пришел конец.
Некоторое время я раздумывал, не поехать ли в Загородный клуб, но потом решил, что не в состоянии вынести молчаливое сочувствие, и ограничился тем, что купил сандвичей и остался дома в одиночестве, думая о Джуди. Не слишком приятное времяпрепровождение, и этот первый день дался мне с трудом. Я сказал себе, что через день-два жизнь войдет в колею, но получилось иначе. Не только моя скорлупа счастья рассыпалась после аварии. Я не ищу оправданий, а просто передаю то, что сказал психиатр.
Полагаясь на себя, я верил, что смогу изгнать тягостные воспоминания из подсознания. Но пережитое травмировало мой рассудок. Это выяснилось потом, когда психиатр объяснил мое поведение не только одной травмой. Нет смысла углубляться в подробности. Суть в том, что в последующие три недели я пришел в упадок, как в моральном плане, так и в физическом. Я стал терять интерес к вещам, из которых до сего времени складывалась моя жизнь: к работе, гольфу, общению с людьми, и даже к деньгам.
Хуже всего, конечно, получалось с работой. Я начал делать ошибки: вначале маленькие упущения, потом, с течением времени, упущения серьезные. Я пришел к выводу, что меня не интересует желание Джонса приобрести платиновый портсигар с рубиновыми инициалами для его новой любовницы. Он получил портсигар, но без инициалов. Потом я забыл, что миссис Ван Клей заказывала золотые часы с календарем для своего маленького чудовища-племянника, и послал ему золотые часы без календаря. Мадам явилась в магазин, словно галеон под всеми парусами, и честила Сидни до тех пор, пока тот едва не заплакал. Эти примеры дают некоторое представление о том, насколько я сдал. За три недели я натворил уйму подобных ошибок. Назовите это несобранностью, назовите, как хотите, но на Сидни сыпались шишки, а Терри втихомолку злорадствовал. Кроме того, раньше за состоянием моей одежды следила Джуди. Теперь я забывал ежедневно менять рубашку – какая разница, в чем ходить!
