Книга Не предавай меня! - Тамара Михеева

Анюта была некрасивая. Вся какая-то неловкая, неуклюжая, высоченная, рыжая, нос картошкой. В начальной школе её Жирафой дразнили. Она не ела мяса, и без того рыжие волосы подкрашивала хной, чтобы они пламенели на солнце, стриглась коротко, как мальчишка, носила разноцветные фенечки, все свои джинсы расшивала яркими цветами и мифическими животными. Учителя её не любили. За пофигизм и полное бесстрашие.

Родители тоже не понимали Анюту. Они были простыми людьми, все эти Анютины «заморочки» их раздражали.

– Не позорь меня! Сними эти побрякушки! У всех дети, как дети, а эта… Анна, ты же девочка! Самой-то не стыдно? Хоть бы раз в году юбку надела!

Анюта надевала наушники, в которых громыхал рок, и делала вид, что не слышит.

Зато у Анюты был брат Женька. О, какой это был брат! Да за такого брата Юлька не задумываясь отдала бы всё на свете! Он учился в «универе» в далёкой Москве, носил длинные волосы, стянутые в хвост, играл на гитаре и каждое лето ездил автостопом через всю страну. Однажды он взял с собой Анюту, правда, родителям сказал, что едут они в студенческий лагерь. С братом и его друзьями Анюта доехала автостопом до Байкала. По пути она обрезала густые косы, проколола уши, вышила цветочками и драконами первые джинсы, обзавелась десятью фенечками и перестала откликаться на «Аню». Когда после этого путешествия Анюта пришла 1 сентября в школу, она была совершенно другим человеком. На шее у неё висел варган в кожаном футляре, и на перемене, стоя у окна, Анюта извлекала из него однообразные тоскливые звуки.

Такая Анюта нравилась Юльке гораздо больше. Да что там! За такой Анютой Юлька готова была ходить по пятам и слушать про её приключения не переставая. В классе хихикали и над Юлькой и над Анютой, поэтому дружить было вдвойне приятно.

– Дураки они, – лениво и безразлично говорила Анюта про одноклассников.

– И дуры, – соглашалась Юлька.

Над Юлькой в классе смеялись даже больше, чем над Анютой. А почему – непонятно. Хотя, конечно, если бы не Максик Гуревич, ничего бы и не было. Началось всё ещё во втором классе, когда Юлька придумала себе прадеда-грузина.

Однажды Юлька шла из школы домой и грустила. Просто так, ни по чему. Мысли текли медленно и печально. На светофоре подошёл к ней седой старик и вдруг заговорил. Не по-русски. Юлька распахнула глаза. Старик был красивый, горбоносый, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, и с пронзительными чёрными глазами. Таких стариков Юлька раньше только в книжках видела.

– Простите, – сказала она, – я не понимаю.

Старик заговорил опять. Юльке даже жарко стало. Может, она заболела и перестала человеческий язык понимать? Слова лились, как вода из высоко поднятого кувшина, – на камни. В них было так много звуков «г», «х», «р», будто не человек говорил, а горы. И Юлька слушала, пока старик вопросительно не замолчал.

– Я не понимаю, – жалобно повторила Юлька. – Я только по-русски понимаю!

– Вай… – выдохнул старик с осуждением. – Стыдно. Стыдно не знать родной язык.

– Я знаю родной язык! – возмутилась Юлька, у которой была пятёрка по русскому. – Я русская!

– Русская… – опять вздохнул старик. – Грузинские глаза-то не спрячешь. Они издалека светят.

И ушёл. Юлька повозмущалась про себя. Потом задумалась. Придя домой, долго смотрелась в зеркало. Искала в глазах грузинское. Ну тёмные. Но ведь не так, чтобы очень. Глаза у Юльки цвета крепкого чая. Дядя Лёша даже поёт ей: «Эти глаза напротив чайного цве-а-а-та…». Ну ресницы чёрные и длинные, не хуже, чем у Ганеева, даже длиннее; они как-то всем классом мерили: густые пушистые Юлькины ресницы выдерживают три спички, а у Ганеева – только две. Ну и что? Но слова старика, печальные и гордые, запали Юльке в душу.

А потом Юлька разбирала старые фотографии и среди них нашла одну: старик в шинели был здорово похож на того, с улицы!

– Ма-ааа-аам! Это кто?!

– Что ты орёшь, как на пожаре? Это… ой, это мой дед. Иннокентий, он военный был, погиб в войну.

Всё сходилось. Юлькины предки, несомненно, жили в Грузии. В её воображении прадед был настоящим героем. Он был разведчиком, скрывался, жил в их городе инкогнито и героически погиб от рук шпионов и предателей. Восьмилетняя Юлька поверила в это безоговорочно. И конечно, сразу же рассказала обо всём в классе. Ведь это было так романтично! Юльке верили и немножко завидовали, ни у кого больше не было такого легендарного прадеда. Пока Максик Гуревич не пошёл к Юлькиной маме и не попросил рассказать о деде-герое. Он, мол, Максик, доклад готовит на классный час. Мама не могла понять, о чём речь, и честно сказала, что Юлька всё выдумала. Юльку подняли на смех. А Максик до сих пор обращается к ней не иначе, как: «Вай, Озарёнок».

Это во втором классе было, сейчас они в восьмом уже, столько лет прошло, а он до сих пор… И если бы не Максик, давно бы все всё забыли, мало ли кто что в детстве про себя придумывает. Но Максик никому не даст забыть, это уж точно. И Юлька его ненавидит. Ненавидит его серые глаза, острый веснушчатый нос, костлявые руки и противный, будто треснутый, голос. И делает вид, что не замечает его. Потому что, если на Максика отреагировать, ещё хуже будет. Максик под высочайшим покровительством Её Высочества Лапочки.

– Меня от неё тошнит, – говорила сквозь зубы Анюта, глядя, как Алиса Лаппа по прозвищу Лапочка томно закрывает глаза, разговаривая с десятиклассником Митей Вершининым.

Юлька усмехалась.

– Ну вот что, она красивая? – спрашивала Юлька Анюту, когда они в очередной раз обсуждали Лапочку.

– Нет, – пожимала плечами Анюта. – И учится так себе. Я тебе больше скажу, сама слышала, как парни говорили, что она их бесит.

– Почему же они под её дудку пляшут? Анют, ну почему?

– Да откуда я знаю? Дегенераты, я же говорю! Слушай, наши ровесники – они вообще отстают в развитии, они ещё детсадовцы, понимаешь? А психология детсадовца… – но тут Анюта замечала несчастное Юлькино лицо и деликатно переходила на другую тему. Анюта была хорошая. Она одна понимала Юльку. Она одна знала её тайну и не презирала за это.