«Боюсь, что задерживаюсь дольше, чем обещала. Берта и Мэг уговаривают меня остаться еще на несколько дней, и я не могу им отказать. Надеюсь, ты не будешь слишком скучать…» Дальше читать было незачем. Он сунул письмо обратно в карман.
«Вот и хорошо. Почему? А какая разница? Я ведь прекрасно знаю причину.
И то, что я придумал, когда она только собиралась уезжать: мол, будет больше времени для занятий, – не при чем. Причина в том, что жизнь с Айрис – не прекращающееся ни на минуту напряжение.» Ему стало легче после этого приступа откровенности. Но анализировать все вытекавшие оттуда последствия уже было выше его сил: как всегда, когда жизнь подходила к некой критической точке, воображение принималось перебирать возможные исходы, все множившиеся и множившиеся, пока он не терял им счет, а некоторые были настолько правдоподобными, что казались реальностью. Он просто стоял у окна, наблюдая безо всякого интереса, как западный ветер несет с собой новые облака, и те затягивают клочок ясного неба, которому удалось ненадолго прорваться сквозь серость февральского дня.
2
– Что случилось, Пол? Ты языку проглотил?
Он вздрогнул и обернулся. Две вещи он терпеть не мог в человеке по имени Мирза Бахшад: способность двигаться абсолютно бесшумно и то удовольствие, с которым тот коверкал английский язык.
– А… Привет, Мирза.
Пакистанец плюхнулся в лучшее кресло и грациозно потянулся.
– Стелажу, наконец, привезли, – прокомментировал он. – Однако, не спешили они…
Лил! Ли-ил!
Не отходя от окна, Пол наблюдал, как девушка принесла чай и бисквиты.
– С глазурей, – удовлетворенно отметил Мирза. – Мои любимые.
– Специально для вас, доктор, – сказала Лил и, хихикнув, выпорхнула из комнаты.
«Чертов Мирза! Бывают у него хоть когда-нибудь неприятности?» Но горечь покидала его. Мирза был дьявольски красив, несомненно умен и дико обаятелен, разве мог кто-нибудь его не любить?
«Только Айрис…»
Пакистанец отхлебнул чай, поморщился и поставил чашку на подлокотник.
Провел пальцем по тонкой линии усиков над верхней губой, словно проверяя, на месте ли они, и уставился своими черными блестящими глазами на Пола.
– У тебя вид под стать погоде. Что случилось?
Пол пожал плечами и, повернув ногой тяжелое кресло, сел.
– Ты разучился говорить по-английски, – констатировал Мирза. – Удивляюсь, как вы все не сошли с ума в этой стране. Иногда, мне кажется…
Хорошо, попробую догадаться. Очередная консультация с Сопливым Элом?
Он имел в виду доктора Нока Элсопа, консультанта, с которым Пол работал особенно часто.
– Нет, не сегодня, – пробормотал Пол. – Отложили на завтра. Какое-то заседание, ему там обязательно надо быть.
– Значит, Дырявая Голова, а? – правая бровь Мирзы приняла форму вопросительного треугольника.
Когда-нибудь доктор Джозеф Холинхед[1]узнает о целом семействе каламбурных прозвищ, которым наградил его Мирза, и пух и перья полетят до небес. Пока, однако, слухи до него не доходили.
– Отчасти, – согласился Пол. Прохладные отнощения с Холинхедом стали неотъемлемой чертой его работы, и сегодняшнее утро не было исключением.
– Только отчасти? Святой Джо[2]– самый большой дундук во всей округе, и я иногда испытываю непреодолимое желание запереть его ненароком на ночь в женском буйном.
Может тогда он поймет, что к чему. – Он сделал неопределенный жест, словно отметая все подобные варианты. – Тогда остается только твоя очаровательная, но неприветливая жена. Что случилось на этот раз?
– Она решила завтра не приезжать, – нехотя проговорил Пол.
Наступила короткая пауза, во время которой двое мужчин смотрели друг на друга: Пол – подавляя желание отвести взгляд, Мирза – беспокойно покусывая губу.
– Что я могу сказать, Пол? – произнес он наконец. – Если то, что думаю, ты тогда решишь, что я обижен на нее за то, что она так неприветливо меня встретила. Я не обижен – предрассудки, принятые при дворе раджи, достаточно выветрились из моей головы чтобы считать, будто женщины обязаны мне поклоняться. Меня больше волнует, как она относится к тебе. Она хочет тобой руководить, вот что плохо.
– Понимаешь Мирза, – начал было Пол, но неожиданно для себя остановился: он осознал, что слов, способных выразить то, что он хочет, не существует.
От сложных объяснений его спасло появление коллег: Фила Керанса, Натали Радж, Ферди Сильвы. Немедленно, с более чем британским тактом, Мирза вернулся к вариациям на тему фамилии Холинхеда, и все посмеялись, дав Полу возможность прийти в себя и даже изобразить на лице вполне сносную улыбку.
«Черт подери, что бы я делал без Мирзы?…» Рассеянно проглотив остывший чай и даже не почувствовав вкуса, Пол обвел взглядом коллег.
«Отношение к людям. Мы пользуемся специальным жаргоном, чтобы втиснуть его в спектр от любви до ненависти. Но люди – не линии на плоскости. Они искривляются под разными углами в энном количестве измерений. Куда поместить равнодушие?
Куда-нибудь в воздух, над поверхностью бумаги. Оно не тяготеет ни к отвращению, ни к восхищению. Точка пустоты.» Нельзя сказать, чтобы он был абсолютно равнодушен к своим коллегам.
Просто… как-то равнодушен.
«И что в этом плохого?»
Возьмем ирландца Фила Керанса. В сорок с небольшим он точно знал, что не достигнет того, что у Мирзы будет наверняка, а у Пола предположительно, – статуса консультанта. Он будет честно делать свое дело в этой или другой больнице, пока не уйдет на пенсию: средняя, нейтральная личность. Но его, похоже, это уже не заботит. Пол сравнивал свое предполагаемое будущее с будущим Керанса и не знал, в какую сторону повернуть знак неравенства.
«Натали.»
Впервые он увидел ее со спины и был сражен красотой черных волос, тяжело струившихся в ярком флюоресцентном свете. Настоящий же шок наступил, когда она обернулась, и он увидел плохо сложенную фигуру и скошенный назад подбородок, делавшей ее не то чтобы совсем уж безобразной, но очень невыразительной. А тежду тем, она обладала поразительной способностью возвращать к жизни совсем уже охладевших и отдалившихся от нее людей в сложных случаях хронической гериатрии.
«Она мне нравится? Так же, как и Фил, – и да, и нет. Отношение, равноудаленное от симпатии и от антипатии, но лежащее вне линии, которая позволила бы мне достичь одного из них.» То же касалось и Ферди Сильвы, иммигранта, как и Мирза, уроженца Британской Гвианы, желтокожего флегматичного человека, чьей отличительной чертой была полная невозмутимость.
