Но вот за что именно он отлупил мальчишку, он всякий раз и сам не мог бы сказать.
Всё это прямо-таки бесило маленького Тиля, он в ответ опять бесил кнейтлингенцев, те, конечно, ещё больше бесились, и в конце концов Тилю снова приходилось отведать розог.
Это так огорчало его отца, что он начал хворать и умер.
Тогда мать с сыном переселилась из Кнейтлингена в свою родную деревню, стоявшую на реке Заале. Тилю в то время исполнилось шестнадцать лет, и пора ему было выбирать ремесло. Но он об этом и думать не хотел. Вместо этого он только и делал, что учился плясать на бельевой верёвке, растянутой на земле. Когда мать застала его за этим занятием, он быстренько — через чердачное окно — забрался на крышу и уселся там, пережидая, пока она успокоится. Это окно смотрело прямо на реку, и когда Тиль достаточно наловчился в танцах, он протянул верёвку от своего чердака к чердаку дома, стоявшего напротив, на другом берегу реки.
Дети, которые за всем этим наблюдали, и соседи, глядевшие из окон, затаили дыхание, когда Тиль ступил на верёвку и пошёл по ней, осторожно балансируя.
На обоих берегах Заале собрались люди и стояли, задрав голову. И нервы их были напряжены, почти как та верёвка. Наконец, и мать Уленшпигеля заметила всё это. Она с быстротой молнии взлетела по лесенке на чердак, выглянула в оконце — и схватилась за голову. Её сынок стоял на верёвке над самой серединой реки и выделывал ногами разные штуки!
Недолго думая, она выхватила из фартучного кармана кухонный нож и — вжик! — резанула по верёвке. Тиль и охнуть не успел, как свалился с небес. Он как свечка врезался в воду — хотел перед народом поломаться, а пришлось в речке искупаться. Дети, соседи да и весь собравшийся народ чуть животы себе не надорвали от смеха и своим злорадством сильно рассердили Тиля.
Он выбрался на берег и сделал вид, будто ничего не слышит. Про себя же решил как следует поквитаться с ними за их злорадство. Да, если получится, вернуть своё с процентами.
На следующий день он снова натянул свою верёвку, только уж не стал крепить её к чердаку своего дома. Неохота ему было снова барахтаться в Заале — ведь, как в народе говорят, часто мыться — кожа слезет.
Нет, он растянул её между другими домами, подальше от взглядов матушки Уленшпигель. Ну и конечно детвора сразу туда набежала, да и крестьяне — мужчины и женщины — были тут как тут. Они хохотали и потешались над Тилем, спрашивая, уж не собрался ли он снова навернуться с верёвки. Иные кричали, чтобы он обязательно упал, иначе смеху не будет. Но Уленшпигель ответил им так:
— Сегодня я покажу вам кое-что поинтереснее. Только каждому из вас придётся разуть левую ногу и дать мне свои башмаки, иначе фокус не получится.
Сначала они не соглашались. Но потом один за другим стали стягивать обувку с левой ноги, и вскоре перед Тилем образовалась целая гора из ста двадцати левых башмаков! Он связал их тесёмкой и со всей этой кучей залез наверх.
Прямо под ним стояла толпа из ста двадцати зевак — каждый об одном башмаке.
Уленшпигель, с огромной связкой башмаков, осторожно ступил на верёвку и пошёл по ней маленькими шажками. Добравшись до середины, он распустил завязку и с криком «Але!» швырнул все сто двадцать на землю.
— Получайте обратно свои калоши! — крикнул он со смехом. — Только смотрите не перепутайте!
И вот валяются на земле сто двадцать башмаков, а вокруг стоят сто двадцать человек, босых на одну ногу! И тут они, словно сумасшедшие, как бросятся на эту кучу! Каждый хотел отыскать свой башмак, и началась между ними великая драка. Они лупили друг друга почём зря, вцеплялись друг другу в волосы и, рыча от ярости, катались по земле.
Прошёл целый час и сорок три минуты, пока они наконец обулись как следует. Но посмотрели бы вы на этих людей! На головах шишки, штаны в дырах. На земле валялось семь выбитых зубов. Девятнадцать взрослых крестьян и одиннадцать детей так получили по ногам, что еле-еле смогли доковылять до дому.
И все они поклялись отлупить Уленшпигеля, как только его поймают.
Но это оказалось не так-то просто, потому что Тиль целых три месяца не выходил из дому, всё сидел подле своей матушки. А она и радовалась:
— Вот и хорошо, сынок. Наконец-то ты образумился. Как она ошибалась, бедняжка!
Как Уленшпигель заснул в улье
Однажды Уленшпигель с матерью пошли в соседнюю деревню на ярмарку. Там этот малый так набрался пива, что к полудню был уже в лёжку пьян. К тому же он здорово устал и отправился искать тенистое местечко, чтобы немного вздремнуть.
И вот оказался он в тихом саду, где стояло много ульев. Среди них было несколько пустых, в один из них он и забрался и сразу заснул. Там он проспал с полудня до полуночи. А матушка Уленшпигель тем временем искала его по всей ярмарке и наконец решила, что он пошёл домой.
А он-то, как сказано, отсыпался в пустом улье после выпивки.
В полночь пришли в этот глухой сад двое воров — они хотели украсть улей, чтобы потом продать мёд.
— Возьмём самый тяжёлый, — сказал один. — Чем тяжелей улей, тем больше в нём мёду.
— Само собой, — ответил его напарник.
И стали они поднимать ульи один за другим. Самым тяжёлым оказался тот, в котором спал Уленшпигель. Вот взвалили они его себе на плечи и, кряхтя да охая, потащили из сада на улицу. И направились к своей деревне.
Уленшпигель, конечно, проснулся и здорово осерчал на этих парней, которые не только его разбудили да ещё и волокут в чужую деревню.
Выждав немного, он осторожно выглянул из улья, да как дёрнет переднего вора за волосы, тому аж страшно стало.
— Уй! — закричал воришка. — Ты что, совсем рехнулся?
Он, конечно, подумал, что это другой вор его за волосы дёрнул. А другой вообще не понял, что случилось, и говорит:
— Да ты сам спятил! Я тут надрываюсь, как грузчик, делать мне больше нечего, как только тебя за волосы таскать! Ну и дурак!
Уленшпигель вволю над ними позабавился, потом опять подождал немного и хвать заднего за волосы, целый клок выдрал.
