Джаннеттино, проследовавший на борт сразу вслед за ним, был грузен и неуклюж. Его лицо, крупное, гладковыбритое, с длинным носом и маленьким подбородком, было женоподобным и потому, даже не будучи уродливым, производило отталкивающее впечатление. Выпученные глазки казались подленькими, а маленький рот свидетельствовал о раздражительности. В своем стремлении подражать холодному достоинству дяди Джаннеттино сумел достичь лишь воинственной заносчивости. Люди считали его племянником Андреа Дориа. На самом же деле он был сыном его дальней и бедной родственницы и мог бы унаследовать дело отца – шелковую мануфактуру и торговлю, если бы не любящий устраивать судьбы своих родственников дядя, усыновивший, воспитавший и испортивший его своей терпимостью, которая в конечном счете должна была привести выскочку к безвременному концу. Его наряд демонстрировал врожденную склонность к щегольству. Разноцветные рейтузы и рукава с модными буфами и разрезами смущали глаз черно-бело-желтой пестротой.
Возраст обоих племянников приближался к тридцати годам. Оба были черноволосы и смуглы. За исключением этого, никакого сходства между ними не было. Личность Филиппино, одежда которого была столь же сдержанна, сколь кричащ костюм Джаннеттино, так же контрастировала с характером последнего. Гибкий и проворный, он, слегка сутулясь, двигался быстрой и легкой походкой, тогда как его кузен выступал важно и даже задиристо выпрямившись. В лице Филиппино не было изъянов, свойственных наружности Джаннеттино. Мясистый нос с горбинкой нависал над короткой нижней губой, глаза цвета ила были полуприкрыты, а небольшая черная борода была слишком чахлой, чтобы скрыть узкие челюсти. Забинтованную правую руку он держал на перевязи из черной тафты. Манеры его выдавали хандру и угрюмость. Едва войдя в шатер и не ожидая, как того требовала почтительность, пока заговорит дядя, первым – и весьма злобно – речь повел Филиппино:
– Наше доверие к вашему отцу, синьор Просперо, обошлось нам слишком дорого вчера ночью. Более четырехсот человек потеряно, из них семьдесят убиты на месте. Вы, вероятно, еще не слышали, что наш кузен недавно скончался от полученных ран. Этот памятный подарок я привез из Портофино. – Он показал на свою руку. – А в том, что я сохранил свою жизнь, нет вашей заслуги.
Этот наскок тотчас же поддержал другой племянник, что немало удивило Просперо.
– Дело в том, что наша вера поругана. Нам расставили ловушку. Гнусное вероломство, за которое мы должны благодарить дожа Адорно.
С царственной сдержанностью Просперо холодно переводил свои ясные глаза с одного напыщенного болтуна на другого.
– Господа, мне столь же непонятны ваши слова, как и ваши манеры. Не хотите ли вы сказать, что мой отец ответствен за провал вашей безрассудной попытки высадиться?
– Безрассудной попытки! – взорвался Филиппино. – Боже мой!
– Я сужу по тому, что мне рассказали прошлой ночью. Столь быстрый и мощный отпор доказывает, что ваше приближение вряд ли было достаточно осторожным. Не следовало предполагать, что в таком уязвимом месте испанцы будут дремать.
– О, если бы то были испанцы! – взревел Джаннеттино. – Но об испанцах и речи нет.
– Что значит – и речи нет? Прошлой ночью вы рассказывали о том, как ваш тайный отряд столкнулся с превосходящим количеством имперских войск.
Наконец вмешался Андреа Дориа. Его тихий голос, спокойные мягкие манеры резко контрастировали с яростью его племянников. Вспыльчивость была ему несвойственна.
– Теперь мы знаем лучше, Просперо. У нас есть несколько пленных. Они не испанцы, а генуэзцы из милиции. И теперь мы знаем, что руководил ими сам дож.
Просперо изумленно уставился на них.
– Мой отец повел войска генуэзцев против вас? – Он едва не рассмеялся. – В это невозможно поверить. Моему отцу известны наши цели.
– Означает ли это, что он им симпатизирует? – спросил Джаннеттино. – Мы полагали…
Просперо мягко перебил его:
– Сомнение в этом оскорбительно для него.
Андреа вновь вмешался в разговор.
– Будьте терпимы к их горячности, – увещевающим тоном попросил он. – Смерть Этторе стала для нас ударом. В конце концов, мы должны помнить – а может, нам и ранее не следовало забывать об этом, – что дож Адорно получил герцогскую корону от императора. Он может опасаться потери всего того, что обрел с приходом императора к власти.
– С чего бы? Он был избран при поддержке генуэзцев и не может быть низложен. Господа, должно быть, ваши сведения столь же ложны, как и ваши предположения.
– Наши сведения не оставляют сомнений, – ответил ему Филиппино. – Что же касается предположений, то вашему отцу должно быть известно, что Чезаре Фрегозо командует французскими войсками, наделившими его землей. Не мог же дож забыть, что именно он лишил Фрегозо этого звания. Это может заставить его усомниться в собственном положении в случае успеха французов.
Просперо покачал головой. Но прежде чем он смог заговорить, Джаннеттино резко добавил:
– Эти распри отравляют веру; эта веками длящаяся борьба между Адорно, Фрегозо, Спиноли, Фиески и прочими! Каждый дерется за свой кусок в государстве. На протяжении поколений это было кошмаром для республики, истощало силы той самой Генуи, которая когда-то превосходила своим могуществом Венецию. Обескровленная вашей проклятой грызней, она пала под пятой иностранных деспотов. И мы здесь, – взревел он, – именно для того, чтобы положить конец как междоусобным распрям, так и чужеземным узурпаторам. Мы взялись за оружие, чтоб вернуть Генуе ее независимость. Мы здесь, чтобы…
Терпение Просперо истощилось.
– Господа, господа! Оставьте это для базара. Не нужно здесь речей в духе Тита Ливия[4]. Я знаю, почему мы осаждаем Геную. В противном случае меня бы не было с вами.
– Это, – спокойно и уверенно сказал старший Дориа, – должно быть достаточным доказательством для вашего отца, даже если он и забыл, что я сам генуэзец до мозга костей и моей единственной целью всегда будет процветание моей страны.
– Мои письма, – сказал Просперо, – уверили его, что мы служим коалиции только потому, что так мы больше делаем для Генуи. Я писал ему о полученных вами заверениях короля Франции, что Генуе наконец будет возвращена независимость. Должно быть, – заключил он, – мои письма до него так и не дошли.
– Я рассматривал такую возможность, – сказал Андреа.
Его вспыльчивые племянники попытались было возразить, но он мягко остановил их.
– В конце концов, возможно, объяснение именно в этом. Земли Милана забиты испанцами де Лейвы, и ваш гонец мог быть перехвачен. Но следует написать ему еще раз, чтобы остановить кровопролитие и открыть нам ворота Генуи. У дожа должно быть достаточно местных добровольцев, чтобы повидать в городе испанцев.
