— Украли Ваську. За выкуп. Чеченцы. Гады…
— И что?
— А то! Знаешь, сколько запросили? Семь миллионов! Долларов — не рублей! Я сначала не поверил. Ну, круто же очень! Как считаешь?
— Без меры, — кивнув, согласился Пашков.
— Вот и я так посчитал. Ну, прислали мне… Фотку видел? Плохо, что говорить. Вот такое дело. Думал, поторгуемся, а пока…
Большаков не договорил. Что за «пока», понятно — есть люди, которые поработают и найдут брата. Но вдруг, разом, он почувствовал, что не хочет, нет у него сил, чтобы выплескивать свое дерьмо на этого парня. На всю жизнь, наверное, Пашков останется для него мальчишкой. Когда он сам заканчивал школу, Васька был в первом классе и Виталик с ним. Пацанва, шелупонь. Васька был, конечно, балбес. Лыжи, спорт всякий, бокс. Вечно рожа взъерошенная, волосы слипшиеся, потные. А этот… Очкарик, маменькин-папенькин сынок. Почему они и корешились-то. Васька у него постоянно списывал, но зато на переменах или там на улице прикрывал. Вроде как «крышей» был. А такое не забывается. Этот, понятно, в писаки вышел. Ну а что ему, хлюпику, еще было делать? Не с кулаками же на ларьки идти! Ни кулаков и ни хрена такого. Да и с талантом так себе. Бог много не дал. А Васька при деле. При деньгах. И вообще. Но все же общались. И вот пришел сегодня. Без гонора. Но и без унизительной жалости. Без соплей.
Во многом Иван Николаевич сделал свою карьеру благодаря тому, что умел чувствовать людей и делать из этого соответствующие выводы. С кем поделиться, кого ободрать, кому пообещать, кого на работу взять, с кем можно рассчитаться подарком, кому поулыбаться, перед кем прогнуться. Жизнь такая! И он в нее вписался. Так он сам считал до последнего времени. Многие так считают до сих пор.
Пашков же, бывший дружок его младшего брата, говорил без гонора и спрашивал без бабского садо-мазохистского интереса. По-мужски спрашивал. И при этом не хотел влезать в душу, не пристраивался к деньгам и не подлаживался. Ему можно было ответить честно. Ну хоть кому-то, в конце концов, надо!
Большаков налил себе рюмку и поднял ее.
— Аслан это, сука. Точно он.
— Кто такой Аслан?
— Ну сказал же — сука. С меня и так имеет… — Большаков опрокинул рюмку в рот и поморщился.
— Крыша твоя, да?
— Что бы ты понимал?! — Большаков взял кусочек белого куриного мяса и в три приема его прожевал. — У меня этих «крыш» как грязи. Можно сказать, партнер. Ну так… — Он сник, наклоняясь над тарелкой. — От всяких быков прикрывает. И вообще! — вдруг взорвался хозяин. — Бычара он, сука. Чех поганый! С меня брал, берет и брать собирается! А бабки — я знаю! — домой переправляет. Масхадову, и не знаю там кому еще! Мало ему! Все мало! Решил на Ваське заработать! На крови, урод! На его, на нашей крови! Ты понял? Меня доит и еще с молоком вместе захотел крови надоить!
— Точно знаешь?
— Я? Да ты чего? У меня на АТС все схвачено! Кто звонил, откуда и все такое. Хочешь пленку покажу? Там голос его… Мамуд, Махмед… Не помню. Это он мне звонил. Семь миллионов требовал. А я их рожу ему, да?
— А не было, что ли?
— Да было! Было! Но за десять дней мне таких бабок не собрать! Хоть ты тресни!
— Успокойся. Чего зря кричать?
— Зря?! — зло зашипел Большаков. — Ты правильно говоришь. Зря. Только не могу я его за яйца взять. Не могу. Хотя знаю про него… Сейчас!
Большаков сорвался с места и едва не выбежал из комнаты, по дороге чуть не опрокинув столик с резными шахматными фигурками. На этот раз он отсутствовал совсем недолго. Его гость успел только выпить полстакана свежевыжатого апельсинового сока и закурить, как он вернулся с папкой в руках. Вид у Большакова был пьянососредоточенный.
— На, гляди. В книжку тебе. Документальную. Только напиши что-нибудь вроде… Как это? Фамилии в интересах следствия изменены. Или как это у вас пишется? Все наврал и извините?
— Примерно, — примирительно проговорил Пашков, открывая папку.
Здесь были профессионально составленные отчеты о деятельности Аслана Бараева, постоянно проживающего в городе Москве, одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года рождения. Рэкет, транспортировка ценностей за пределы Российской Федерации, говоря проще, контрабанда, торговля оружием. Очень хорошие отчеты. С датами, местами, действующими лицами, но подписанные явно вымышленными именами — Алекс, Строгий, Карабас, Ворон. И все как один изготовлены на лазерном принтере. Ни примет, ни зацепок. То есть доказательствами эти бумаги служить не могут. Но — интересные.
— Можно я их возьму с собой?
— Книжку писать? — Большаков пьяно рассмеялся. — Да забирай! Все равно от этого дерьма никакого проку. Только ты поосторожней. Не хватало мне еще одного…
— Я постараюсь, — серьезно сказал Пашков, кладя папку с бумагами на угол стола и снова закуривая.
— Ты постарайся, Виталь, постарайся. Потому что если Аслан или его дружки прочухают… — Большаков бессильно обмяк. — Слушай, брось ты это дело. Все уже. Ваську не вернуть. А остальное… Хрен с ним, переживем. Я уже переговорил кое с кем.
Дверь в комнату открылась, отчего застоявшийся табачный дым завился спиралью, и вошла жена Большакова.
— Может, вам чайку сделать?
— Чайку? — Большаков тяжело перевел на нее пьяный взгляд. — Можно. Ты как? — запоздало спросил он у гостя.
— С удовольствием.
— А может быть, вы останетесь у нас ночевать? Простыни свежие, а новую зубную щетку я вам дам.
— Ну, писатель? Оставайся. Чего тебе мотаться? Здесь хорошо, тихо. Ну? Утром позавтракаешь и давай, трудись.
— Спасибо, — благодарно произнес Пашков. — Только мне сначала позвонить нужно.
— Вот и славно. А я вам сейчас чайку принесу. Или кофе?
— На ваш вкус, — дипломатично ответил Пашков.
— Тогда чаю. И почки промывает, и спать после него легче. А туалет у вас будет рядом, прямо из спальни дверь.
Когда она вышла, Большаков разлил водку по рюмкам и сказал:
— Верни-ка ты мне эти бумаги. А насчет твоих книг… Мура все это. То есть пиши на здоровье, если так хочется. Пиши! Может быть, буду еще внукам говорить, что со знаменитым писателем за одним столом водку пил. Гордиться будут. Если доживу до внуков… А так, давай я тебе пенсию назначу. Прямо сегодня.
— Пенсию? — с заметной иронией уточнил Пашков.
— Ну, не пенсию. А… Ну как это называется? Не гонорар, а… Стипендию, вот! Стипендию. Чтобы ты не гнал текст, а сидел себе спокойно пописывал. Умные мысли там… Сколько ты, говоришь, в месяц зарабатываешь? Сто долларов? Двести? Триста?
— По нынешним временам триста уже совсем неплохо, — уклончиво ответил Пашков. Ясно, что таких денег он не зарабатывал, но и жаловаться на жизнь не хотел.
— Пусть триста! Каждое первое число приходи, и я тебе буду выкладывать триста баков. Нет меня — к секретарю!
