– Семи слепеньким на пропитание… Не поскупитесь… Сжальтесь…
Как только кто-нибудь подавал ему, он восклицал:
– Аллах да вознаградит тебя!
Это была условная фраза. Когда последний в цепочке слепцов – седьмой – слышал ее, он вставал, на ощупь пробирался вперед и садился первым:
– Семи слепеньким на пропитание… Не попади в руки подлецу… Пожалейте нас, чужестранцев… Аллах да вознаградит тебя!
– Семи слепеньким на пропитание… Да не умрешь ты страшной смертью, да не сгинешь как собака…
Таким образом, каждый из них получал подаяние, последний перебирался вперед и садился первым, и вся цепочка медленно продвигалась вдоль улицы. Вот они уже доползли до лавки старьевщика.
Али Фаттах – а было ему лет двенадцать-три– надцать, не больше, он ходил в шестой класс – со своим дружком Каримом, шли по улице и гнали двух барашков. Али держал в руке кусок каменной соли, которым он подманивал черного барашка: тот бежал за ним и лизал его руку. Карим гнал коричневого барашка. Дойдя до слепых, Али остановился, достал из кошелька почерневшую серебряную монетку – шай[2]– и подал ее первому слепому. Тот загнусавил:
– Аллах да вознаградит тебя!
Последний в цепочке слепец поднялся, согнувшись в три погибели, и, опираясь на плечи товарищей, пошел вперед. Не успел он произнести «семи слепеньким на пропитание», как Али уже достал из кошелька новенький саннар[3]и отдал его Кариму:
– На, эту ты подай.
Карим рассмеялся:
– Да брось! Пойдем лучше два мороженых с шафраном съедим – толку больше…
Тут он взглянул на слепого и осекся. У старика веки закрывали пустые глазницы. Карим кинул ему в подол саннар.
– Аллах да вознаградит тебя!
Последний в цепочке поднялся и пошел вперед. А Али по-детски порывисто присел и начал мерить пядями[4]расстояние от одного слепца до другого.
– Шесть пядей с небольшим! – объявил он Кариму.
– Ну да, уже до конца лавки старьевщика доползли.
– Может, к завтрашнему дню только до Сахарной мечети доберутся. Если дедушка их вечером не подтолкнет. Дед Фаттах вчера проходил тут, ускорил их от ледяной лавки Хаджи-Голи до жестянщиков. На целых десять шагов, и не простых шагов, а больших-пребольших…
– Вроде тех, какими в туалет бегут, чтоб не осрамиться.
– Ах ты грубиян!
Посреди улицы Хани-абад была мечеть, прозванная Сахарной. Она стояла на углу переулка, который так и назывался – переулок мечети Канд. Если свернуть на него, то сначала проходишь бакалейную лавку Дарьяни, потом еще пару домов, а за ними – дом семьи Фаттах. В нем каждая комната просторнее самого большого из домов в овраге. День этот был последним днем лета, завтра – начало учебы в школе. Ожидалось приготовление гормэсабзи[5].
Али сразу забыл о словах Карима. Счастливый, он вскочил с земли и отряхнул брюки. Потом рассмеялся и, поднеся кусок соли к морде барашка, побежал по улице – барашек за ним. Карим тоже поспешил было следом, но сразу отстал, и не потому, что вымахал дылдой неуклюжим, а из-за того, что гиве[6]у него были совсем рваные. Друзья миновали Сахарную мечеть и вскоре оказались возле дома. Али распахнул деревянную дверь и по крытому коридору пробежал во двор. В тот день у них дома готовили гормэсабзи. Али огляделся по сторонам и подвел барашков к гранатовому дереву возле большого бассейна. Те покорно под ним встали и начали жевать жвачку.
Дедушка курил кальян у окна главной комнаты дома – залы, оттуда обзор двора хороший. Он увидел Али и сильно пыхнул дымом, а когда бульканье кальяна стихло, позвал внука:
– Внучок, дорогой, подойди-ка сюда. Подойди ко мне… Оставь бессловесных животных там, где они есть…
Али вскочил на выступ под окном и подтянулся за подоконник. В это время с заднего двора показались Искандер и Муса-мясник. Муса поглаживал лезвием ножа по краю блюдца.
– Хадж-ага! – обратился Муса к деду. – С вашего разрешения забью их под гранатовым деревом. Ради удачного возвращения вашего сына и ради благополучия внуков ваших.
Дед прижал к груди голову Али и поцеловал его. Потом окликнул работника:
– Искандер! Ты напои животных сначала… И когда резать будетете, за ноги не держи их… Пусть души отдадут спокойно. И «бисмиллях» не забудьте, чтобы не осквернить все дело…
Али соскочил на землю, и дед окликнул его:
– Ты куда?
– Дед, товарищ мой за дверью стоит. Забыл я… Прости! Прости!
– Какой товарищ? Сын Искандера?
Али, кивнув, бросился к дверям. Пока бежал длинному крытому коридору, споткнулся пару раз и чуть не грохнулся на пол. На улицу выскочил, а Карима нет. Добежал до конца переулка. Там на табуретке перед своим бакалейным магазином сидел господин Дарьяни. На его бритое безусое лицо противно было смотреть. Отсюда он за всеми присматривал. Али обернулся на его магазин, и господин Дарьяни со своим сильным азербайджанским акцентом, спросил:
– Эй, Али, что случилось? Куда бежишь так?
Али неохота было разговаривать с болтуном Дарьяни.
– Куда бегу? Господин Дарьяни, Вы тут поблизости некоего Карима не видели?
– Кого?
– Карима!
Дарьяни рассмеялся:
– Говорит, как папаша его. Хитрец! Когда он из поездки-то вернется?
– Кто? Карим?
– Тьфу ты! Отец твой когда вернется?
– Когда рак на горе свистнет!
И Али выбежал на улицу, а Дарьяни продолжал говорить, обращаясь то ли к Али, то ли к себе самому:
– Когда он из поездки дай Бог здоровым вернется, пусть гостинцев не только властям предержащим, но и нам немножко перепадет. Соседей пусть не забудет.
Али посмотрел в оба конца улицы. Дрожки, брички и грузовик «Джеймс» вдалеке. Если бы не искал Карима, обязательно побежал бы туда, чтобы разглядеть грузовик поближе… Но сейчас бросился к оврагу. Семь слепцов продвинулись еще на несколько шагов. Он помолился про себя, чтобы они добрались до конца улицы, прежде чем зарядит осенний дождь. Заглянул в нижний сад – Карима нет как нет.
Раздосадованный, направился к дому. В начале переулка Сахарной мечети его опять окликнул Дарьяни:
