Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Добрался, всхожу на третий этаж. Обгоняю на лестнице огромного детину, с хладными мертворожденными глазами и дунувшим в мою сторону внутренним интересом. Охолодело сердце – по мою душу! Точно! Оклик – «Halt» (я не вдруг осознал, что он окликнул меня по-немецки)! Обращаясь ко мне по имени-отчеству и после нескольких невразумительных слов насчет его принадлежности к политической полиции, о чем свидетельствует торчащее у меня под носом краснокожее удостоверение, этот мертворожденный детина начинает с налету! вербовать меня в сексоты. Он припирает меня к окну и предлагает рассказать всё, что я знаю о внутренней жизни израильского посольства, о моих контактах с израильскими дипломатами. Наткнувшись на вопросы и сопротивление, угрожает, затем шантажирует возможным обвинением в шпионаже в пользу Израиля. Мол, ты есть – инициативный шпион, ты частенько ходил в израильское посольство, а мы не знаем, чем ты там занимался. И вообще, мол, мы тебя пока не арестовываем, не запрещаем тебе работать и жить на свободе. Гуляй пока.
Во время часового разговора-допроса-перебранки чекист-Сергей (так он представился – через дефис) сетует на неоправданно отрицательный образ политической полиции (как будто бы он когда-нибудь может быть иным!), сложившийся в российском народе. Мол, Гусев (редактор бульварной московской газеты), когда взорвали его корреспондента Холодова, обвинил во всех грехах политическую полицию. А нас, мол, и так постоянно реформируют, мешают работать, нас унижают. А мы защищаем безопасность граждан.
«Надеюсь! Вы не сомневаетесь в этом?!» – Спрашивает он меня пытливо.
«В чем?!». – Обычный ораторский прием, чтобы выиграть время, и найти ответ.
«В том, что мы защищаем безопасность граждан?» — Он так и говорит, «защищаем безопасность».
«В том, что вы это должны делать?! Нет!».
Он пахнет во время разговора, этот политический полицейский воняет. Вокруг него стоит запах гнили. Он родился уже гнилым, потому что он родился мертвым. Мертвые – не секрет – всегда гниют. И этот, есть надежда, сгниет когда-нибудь до костей. А кости не пахнут, перемешанные с песком, травой, гравием, омытые водой, источенные временем. Умри! Думаю я, глядя на этот двигающийся громадный труп, неестественно огромный. Могила, подземное стеснение, несвобода – всё это накладывает отпечаток на внешность. Кто же их вынимает из могил, кто им не дает покоя, рождая мертвые трупы вновь и вновь?
Было ли мне страшно? Банальный в таких случаях вопрос?! Было. Но еще сильнее было чувство омерзения, охватившее меня, от соприкосновения с гнилью и мертвечиной. Прошло много времени, а я продолжаю чувствовать дуновение гнилого дыхания и прикосновение мертворожденного взгляда к моей жизни, ко мне.
К тому же я не знаю, что мне предпринять. Неприятно чувствовать себя в роли кролика, которому уже определили роль и время. Я ничего не знаю про их намерения. Теперь они меня не оставят никогда. Никогда. Посадят – убьют – превратят в жертву – попытаются использовать?! Что? Не знаю!
А как на душе? На душе нелепо. Явь перемешалась с бредом. Границы реальности и воображения перемешались. В последние дни мы с Хеленой много занимаемся любовью. Судорожно много. Может быть, так всегда и происходит с любящими людьми, когда им предстоит расставание надолго? Нет! Нельзя паниковать. Надо быть тверже, определеннее, умнее, непреклоннее. И перестать играть с жизнью.
Оставь. Это не очень понятно читателю. Это требует объяснений.
Ну, так вот. Мы прилетели в Германию. Мы прошли германскую границу, идем по длинному коридору дюссельдорфского аэропорта к выходу. Я поправляю сумку тяжелую на плече. Вздохнул. Вот – на свободе. Там, на выходе нас ждут, нас встречают, нам рады, нас обнимают. Кто? Родители Хелены. Там, откуда мы приехали, нас грозились арестовать, обвинить в государственной измене и посадить в тюрьму. Бр-бр-бр! Малоприятная перспектива.
Террор, доносительство, подлость, унижение и бесправие – остались сутью страны России.
Нет. Не так.
Вот так: в стране начался индивидуальный политический террор; революция продолжается; началась решающая стадия; уже гражданская война в самом разгаре; впрочем, гражданская война была всегда, только она была не в явной форме; и ничего невозможно изменить; кровавая бойня была заменена кровавым террором; ясно, что период гражданской войны еще не завершен; мирное строительство еще не началось. Вот так, пожалуй, и точнее, и драматичнее, жаль, не умнее.
Вот так умнее! Меня пытались завербовать в агенты политической охранки. Сделать сексотом. Наткнувшись на мое сопротивление и мое возмущение, попытались шантажировать обвинением в шпионаже, затем пригрозили возможностью ареста и допросов.
Возможно это лишь потому, что в стране за все годы предыдущей власти создана ужасающая по силе карательная машина, проникающая во все поры, достающая каждого человека. Основная задача этой карательной машины в том, чтобы усреднить человека, смять его исключительность.
Я – лишь один пример. Маленький. Почти незначительный. Но пример.
Вот и меня постоянно преследует государство!
Государство меня обвиняло во всех смертных грехах – воровстве, убийстве, клевете, лжи, насилии, наконец, в государственной измене. Каждый раз масштаб и абсурдность обвинений росли. Уже шесть раз я сталкивался с государственной карательной машиной, наезжающей на меня усилиями доносчиков, клеветников. Первопричиной первого, второго и последнего наветов были евреи, третьего азиат, четвертого русский, пятого украинец.
Цинично. Череда лживых обвинений! В некотором смысле это даже лестно. Это – льстит. Последнее столкновение с государственным сатанизмом, в лице политической полиции, подтверждает мою состоятельность. Я состоялся как личность, как литератор, как человек. Ужасно то, что страна практически не изменилась. Вовсе.
Это еще и искушение, проверка, проявление силы сатанинской. На меня наезжала государственная машина всякий раз, когда у меня начинался очередной духовный рывок. А поскольку государству невозможно противостоять, есть только один способ противостояния государственной машине – сохранение человеческого достоинства навсегда, до конца.
В результате этих клеветнических обвинений была подорвана моя вера в человека, я лишился бизнеса, я боялся за жизнь свою и своих детей.
Как результат, которого враг мой, в лице государства, добился: мне пришлось начинать заново выстраивать жизнь, сначала в Туле в 1974 году, затем в Москве в 1981 году, затем в Орле в 1982 году, потом в Москве в 1984 году, потом в Хабаровске в 1986, затем в Москве последовательно, в 1993, 1996 и вот 1998–1999 гг. Теперь страна исторгает, выкидывая вон – придется вновь начинать всё сначала.
Прежде я думал, что это всё – наказание за мои грехи жизненные. Теперь я думаю, что это – ответ из глубин ада, реакция абсолютного зла на новую вспышку света, на расширение области добра, на очищение еще одной человеческой души, ее избавление от тьмы душевной.
Государство добилось пока одного – я не боюсь. А ведь это вредно для государства. Чем больше в стране людей, которые не боятся государства, тем государство слабее. Государственная жизнь превращается тогда в кошмар.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
