— Эту девочку обычно не заставишь рта раскрыть, — удивлялась позже монахиня-учительница. — Когда отца ее убили, она будто онемела. Мать отчаялась хоть слово от нее услышать. Нулани молчит, только рисует, рисует, рисует.
Однако в тот день Нулани заговорила. А через несколько дней Тео вновь ее увидел — во время традиционной прогулки перед ужином. Он невольно улыбнулся хорошенькой девочке и, вспомнив трагедию с ее отцом, помахал ей, но Нулани растворилась в темноте. Повстречав ее еще несколько раз, Тео решил, что она живет поблизости. А вскоре Суджи застиг ее в саду — Нулани рисовала одного из каменных львов — и взвыл в голос:
— Сэр! Дети уж коли прилипнут, не отвяжешься от них. Опять в сад повадились. Гоните, не то завтра целая орава пожалует.
Удивленный Тео вышел в сад, узнал девочку из монастыря, спросил, как зовут. И разрешил Нулани — невзирая на причитания Суджи — приходить и рисовать в саду, когда ей захочется. С тех пор прошло почти три месяца. Нулани звала его не иначе как мистер Самараджива, определенно из почтения к его возрасту, усмехался про себя Тео. Она приходила снова и снова, Тео привык и, если не видел ее день-другой, впадал в хандру.
— Я пойду, ладно? — спросила Нулани, оборвав его мысли. — Хочу сзади дом нарисовать.
Она и так с ним долго просидела, с самого завтрака.
— А в школу не опоздаешь? Мама знает, что ты здесь?
— Нет! — Девочка свернула за угол дома. — Мама ушла. — Ее голос едва доносился из другой части сада. — И я все сделала, что она велела. Могу прямо отсюда в школу!
Тео покачал головой: смешной ребенок. В быстром взгляде слуги ясно читалось: «Ну? Что я вам говорил? Прилипалы. От них не отвяжешься».
А девчушка не такая, как все, подумал Тео.
Поначалу она появлялась раз в неделю. Молчала, держалась в глубине сада. Чуть осмелев, стала приходить все чаще, а потом уж, кажется, и не уходила вообще. И вдруг однажды — причина так и осталась для Тео загадкой — впервые показала ему свой альбом. На каждом листе Тео увидел себя. Наброски поражали твердостью линий и несомненным, очевидным сходством с оригиналом. Тео был настолько изумлен, что принес из кабинета альбом Пикассо и рассказал Нулани о знаменитом художнике. С того дня она начала разговаривать с Тео.
— Через три месяца мне будет семнадцать, — сообщила девочка как-то.
Чуть позже призналась, что она не очень-то ладит с братом, хотя он всего на полтора года ее младше.
— А все наша карма, — с серьезным видом объяснила она. — Мы с братом принесли в жизнь такую карму.
По словам Нулани, отец об этом знал задолго до прихода астролога. Вскоре после рождения Джима отец сказал матери, что видел сон: дети никогда не будут ладить друг с другом. Да и на их лицах прочитал — у своей еще совсем крошечной дочери и сына-младенца. Услышав предсказание, мать запричитала. Она рожала, мучилась — и ради такого будущего? Отец цыкнул на мать, чтобы утихомирилась. И чтобы судьбу благодарила, что оба ребенка здоровы. Вот подрастут, добавил он, уедут из Шри-Ланки. Пересекут океан. Может, даже до Индии доберутся. И это хорошо, потому что дома у них всегда неспокойно. Таковы были предсказания отца. Гораздо позже позвали астролога, и он пришел, поднялся по ступенькам — весь в желтом, в сандалиях, облепленных песком, с выцветшим черным зонтом. Он составил гороскопы детей, но отец, не предвидевший собственной смерти в грядущем мятежном июне, будущее сына и дочери постиг и без помощи астролога.
Когда же девочка поняла, думал Тео, что мужской мир, мир ее брата, создан не для нее? Еще в детстве? Как к ней пришло это понимание? Должно быть, как приходит всякое незыблемое убеждение — не в конкретный момент, но постепенно, просачиваясь, как морская вода заполняет ямку в песке. Счастливчик Джим с полным правом хозяина и уверенностью в будущем метил свою территорию. А что же Нулани?
Нулани рассказывала, что, когда отец был жив, когда его еще не настигла никем не предсказанная гибель, она склонялась над спящим братом, вдыхала медовый аромат детства и невинности, тихонько касалась шрама на пухлой темной ножке. Через несколько лет она стащила из дома соседей-англичан коробку цветных карандашей «Venus В» (производства Великобритании). Ей хотелось нарисовать спящего брата. Сосед вычислил Нулани и потребовал, чтобы ее наказали за воровство. Девочка вернула карандаши, но два из четырнадцати были исписаны до огрызков.
— Я вам, конечно, сочувствую, миссис Мендис. — Англичанин был очень зол. — Все-таки вы без мужа остались. Но кесарю — кесарево, я вам скажу!
Он засмеялся — недобро и скучно. Может, так все англичане смеются? — подумала Нулани. Она знала, что больше никогда не переступит порог соседского дома — не пустят. Не будет больше играть с Кэрол, дочерью соседа, не сможет прикоснуться к ее удивительным золотистым волосам.
— Зачем ты взяла?! На что они тебе сдались? — кричал брат. — Кесарю — кесарево! — добавил он важно, точь-в-точь как злой англичанин.
А затем пришел их дядя, чтобы высечь девочку розгами из пальмы. Поскольку отец Нулани погиб, обязанность наказать воровку перешла к дяде.
— Кесарю — кесарево! — повторил он.
Нулани опозорила семью. Родня избегала соседей, опуская глаза всякий раз, когда те на джипе отправлялись в город, по магазинам или на пляж.
— Видишь, что ты натворила? Понимаешь?
Нулани поняла. Она больше не рисовала брата спящим. Просто смотрела на него. Смотрела на своего младшего брата. Она ведь локу акка — старшая сестра. Отец сказал, что его дети не будут близки. Но никто (даже астролог, добавила Нулани) не говорил, что она не будет любить брата.
Теперь она приходила рисовать к Тео. Появлялась как можно раньше, уходила как можно позже. Охотно разговаривала. Менялась на глазах.
— Дитя, — вдруг сказал Тео, начисто забывший о времени. — Ты же опоздаешь в школу.
Не дождавшись ответа, он прошел в глубь сада, но тут услышал, как щелкнула калитка.
— Опаздываю в школу! — сверкнув улыбкой, крикнула Нулани на бегу. — Но я вернусь!
И, махнув рукой, унеслась вверх по холму.
Их рой был так плотен, что казался густым дымом. Стремительно взмывая из заполненных водой скважин, оставшихся после искателей сапфиров, москиты зависали в отраженном свете. В зеркало воды гляделось синее небо. Дождевая вода стояла и в кокосовой скорлупе, валявшейся в прибрежной пальмовой рощице. Малярийные ангелы, поблескивая на солнце крыльями, легко и изящно опускались на эти каноэ, что таили смерть для потомства москитов. Борясь с малярией, министерство здравоохранения распорядилось обработать кокосовые заросли раствором ДДТ. Тяжелый металлический запах заглушал благоухание плюмерии и гибискуса. Вот уже почти пять лет страна не знала эпидемии.
Тео любил работать по утрам, однако присутствие Нулани мешало сосредоточиться. Девочка сидела на земле у стены, чуть ли не в гуще кустов. Тео звал ее в дом, предлагал устроиться поудобнее, но она не двигалась с места — так и рисовала, скрючившись за лилиями и папоротником у дальнего края веранды.
