Очевидно, что дело тут было нечисто. Робин Стюарт обладал крепким аналитическим умом и всю силу его употребил на то, чтобы понять, как другим удается достичь этих кажущихся преимуществ. Также немало времени он потратил, чтобы пробить брешь в частоколе, ограждавшем солдатскую рутину, за которую, впрочем, платили сносно, от жизни, протекавшей во внутренних покоях принцев и банкиров или даже немногих прославленных богословов. И все же лучник пока не мог отказаться от своей постоянной службы, хотя повседневные ее обязанности и раздражали его.
Сейчас он огляделся, пересчитывая по головам порученных ему гостей. Рядом с ним, окутанный ядовитыми винными парами, спал секретарь принца, и тени такелажа скользили по его смуглому лицу и черным волосам. То ли от страха, то ли по привычке Тади Бой Баллах спал беспробудно или же в стельку пьян на протяжении всех этих двух недель.
Чуть поодаль Пайдар Доули, слуга принца, сидел, забившись в укромный уголок, — сомнительного вида козявка на изнанке листа. А еще дальше стоял сам принц, хозяин этих двоих, третий и самый важный гость.
Филим О'Лайам-Роу, чистокровный милезец, потомок Карбери Кошачьей Головы, Арта Одинокого, Туатала Законнорожденного и Фергюса Чернозубого, двоюродный брат Маккона, чьи два тельца белы, как свежевыпавший снег, был тонок и не слишком высок, с мягким овальным лицом, белокурой бородой и усами. В настоящий момент, подметил Стюарт, он, перегнувшись пополам, безуспешно пытался вовлечь в беседу угольно-черного раба из Туниса и тем самым загораживал проход матросам, гребцам, рулевым, солдатам, надсмотрщикам, прапорщикам, лейтенантам и даже капитану.
Покрытый потом мавр, который сидел на скамье рядом с четырьмя своими товарищами и орудовал пятидесятифутовым веслом из цельной буковой древесины, ритмично и безмолвно двигался взад и вперед, как поршень, успевая сделать двадцать четыре гребка в минуту, а голос О'Лайам-Роу, вождя клана, принца Барроу и властителя Слив-Блума в Ирландии, теплый и сердечный, все звучал и звучал:
— …И как бы нам было не согласиться, если этот рычаг был просто чудом света, как мой отец полагал, а дед весил двадцать два стоуна и последнее время был прикован к постели. Сначала его обмыли, накачав воду насосом, а потом положили крышку гроба на кучу земли подле постели и деда посадили на один конец. А на другой конец заставили прыгнуть телку. Когда крышку над ним заколотили, то уж бабка радовалась-радовалась на поминках: несладко ей пришлось, пока его в гроб укладывали…
Робин Стюарт поморщился: две недели одно и то же. Этого вельможу он впервые увидел в Ирландии, в Далки, когда О'Лайам-Роу с неуклюжим усердием вскарабкался по трапу и появился на палубе «Ла Сове»: беззаботный, спокойный, веселый дикарь в шафрановой тунике и гетрах. Вся его свита, для которой Стюарт освободил целый отсек, состояла из двоих: маленького хмурого фирболга 1) по имени Доули и сонного мастера Баллаха.
Робин Стюарт чувствовал себя уязвленным: не внешностью О'Лайам-Роу и не его одеждой и не тем, как простодушно он радовался любому бесполезному знанию, а тем, что ирландец не только сам набивался на вопросы, но и охотно отвечал на них. Знаток человеческой природы, Стюарт ликовал, когда ему удавалось самому докопаться до истины с помощью длинных и сложных выкладок, — его выводы порой поражали своей внезапностью. Стоило ему с кем-нибудь дружески побеседовать об искусстве стрельбы из большого лука — и вот, путями, известными лишь Богу да господину Стюарту, последнему становился известен годовой доход собеседника или, по меньшей мере, место, где тот учился. А тут с обескураживающей легкостью, всего за один день, лучник узнал, что О'Лайам-Роу тридцать лет, что он не женат и живет в большом и неуютном ирландском замке. Он узнал также, что у ирландца есть вдовая мать, вереница слуг и пять туатов, состоящих из членов клана: земли давали минимальные средства к существованию, однако о деньгах не заходило и речи. Стюарт выяснил также, что по числу приверженцев О'Лайам-Роу считался одним из самых могущественных вождей в оккупированной англичанами Ирландии, только ему и в голову не приходило кого-то куда-то вести.
Владелец Слив-Блума выпрямился и, довольный, отправился восвояси, по дороге запнувшись о ветхое знамя с саламандрой, а наблюдающий за ним шотландец разозлился, точно мамаша, оскорбленная в своих лучших чувствах.
— И вообще, ради всего святого: кто мне скажет, что такое туат?
Он произнес это вслух, и совсем рядом прозвучал ответ:
— Это, мой дорогой, тридцать балли, А если вы спросите, что, ради всего святого, значит балли, то я вам отвечу: каждый балли держит по четыре гурта коров, и ни одна из них с другой в этом мире не встретится, бедная животинка. — Толстый черноволосый ирландец на соседнем сиденье поскреб в затылке и вновь сложил руки на пухлом животике. — Разве О'Лайам-Роу вам не рассказывал? Стоит лишь упомянуть о чем-нибудь, как О'Лайам-Роу все вам разжует в кашицу и в рот положит.
Господин Баллах, то сонный, то пьяный, до сих пор ускользал от внимания лучника. Но сейчас на смуглом, ленивом, небритом лице он подметил, как ему показалось, разочарованность, ум, возможно, даже остатки высоких стремлений — впрочем, все это пропадало, тонуло в подобострастии и цинизме. Робин охотно вступил в беседу:
— И давно вы на службе у принца?
Ответ господина Баллаха был краток:
— Три недели.
— Хватило и этого, а? Вам бы надо было сначала навести о нем справки.
— Надо бы оно надо, да только кто бы мне ответил? Мужик живет в своем болоте — и ни один черт во всей стране в глаза его не видывал. От парня, который приходится другом кузену моего кузена, — в припадке пьяной откровенности излагал господин Баллах, — я услышал, что принц повсюду ищет настоящего ученого оллава, который говорил бы за него по-французски, — и вот я здесь.
О'Лайам-Роу французского не знал. То, что он знал английский, уже было приятной неожиданностью. Франция из самых низменных побуждений оказывала гостеприимство многим могущественным вождям этой поверженной страны — и лучшие мастера интриг потели над составлением и распутыванием заговоров, выражаясь исключительно по-гэльски и по-латыни.
— А что такое оллав? — спросил господин Стюарт.
Мастер Баллах торжественно возгласил:
— Наемный оллав — это тимпан сладкозвучный, это знак того, что хозяин дома — знатный, богатый вельможа и к тому же читает книги. Оллав высшей ступени — это ученый, певец, поэт, все в одном лице. В его песнях и сказаниях речь заходит о битвах и странствиях, о бедствиях и приключениях, об угоне скота и захвате добычи, о налетах, о битвах, о любовной игре и о похищениях, о сокровищах и разрушениях, об осадах, пирах и злодействах — и легче слушать, как режут свинью, чем вытерпеть хоть половину всего этого. Я, — добавил господин Баллах с горечью, — оллав самой высокой ступени.
— Ну, так здесь вы попусту теряете время, — заметил Робин Стюарт. — А могли бы заработать кучу денег. Ведь, ради Господа Бога Всемогущего, разве не затем вы сочиняете вирши?
