Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
Однажды Наташа мыла полы в кабинете начальника отделения Якова Самойловича Лацкарта и случайно оказалась свидетельницей его разговора с молодым лейтенантом медицинской службы, который опрометчиво решил пожаловаться на действия старшей медсестры. Не поднимая головы от истории болезни, шеф хирургического отделения оглядел поверх очков долговязую фигуру жалобщика и недовольно хмыкнул:
— И кто же вас надоумил на столь смелые действия? — И, не дождавшись ответа, махнул рукой. — Советую вам быть более осмотрительным не только в работе, но и в поступках. Старшую медсестру я знаю без малого тридцать лет и даже проверять не стану, кто из вас прав. Заранее знаю: права будет Нина Ивановна.
Особой заботой грозной Кочубейши, как за глаза звал ее весь госпиталь, было моральное состояние вверенного ей коллектива медсестер, санитаров и санитарок. Всякие поползновения со стороны больных завести шашни с медперсоналом пресекались ею в самом зародыше раз и навсегда. Наиболее ретивым сердцеедам грозила даже досрочная выписка, а то и рапорт на имя командира.
Особенно она не любила девиц со смазливой внешностью и в конце концов добилась того, что средний медперсонал хирургии получил недвусмысленное прозвище «конеферма».
Поэтому сенсацией для всего отделения стал прием на работу, пусть временную, на период летних отпусков, молоденькой санитарки Наташи Ливановой. Нина Ивановна лично привела девушку к начальнику госпиталя, но причина, по которой она просила взять ее санитаркой, осталась тайной.
Наташе выдали белый балахон с черными пятнами ляписа, призванными обеспечить сохранность казенного белья и отдаленно напоминающими буквы Х.О. Балахон исполнял роль сорочки, целомудренно прикрывающей ноги по самые щиколотки. Верхняя одежда состояла из линялого сатинового халата, некогда имевшего, очевидно, коричневый цвет, с давно оторванными завязками, вместо которых Наташа приспособила две полоски бинта. Весь наряд дополняла марлевая косынка и растоптанные, размера на четыре больше, шлепанцы, которые она постоянно теряла на лестнице. Еще в арсенале у нее имелись глубокие черные калоши. В них Наташа наводила порядок в местах общего пользования.
В первый рабочий день Нина Ивановна провела с ней профилактическую беседу по технике безопасности, в которой немаловажное место отводилось тактике поведения с молодыми лейтенантами и бравыми матросиками срочной службы. Трагически закатив глаза, старшая медсестра поведала о горькой участи соблазненных и покинутых жертв быстротечной любви под сенью хирургического отделения. Провела она детальный инструктаж и по доведению внешнего вида будущей санитарки до состояния, при котором потенциальные ухажеры окончательно перестают воспринимать медперсонал как женщин.
Наташа научилась прятать косу под косынку и придавать своему лицу, перед тем как войти в палату, такое туповато-растерянное выражение, что даже самые прыткие из выздоравливающих, потенциальные ухажеры, после нескольких безуспешных попыток закадрить новенькую санитарку, поняли, что здесь им ничего не светит.
По вечерам, когда заканчивался рабочий день Нины Ивановны и начиналось ночное дежурство Наташи, они выкраивали часок, чтобы почаевничать в маленьком закутке за ширмой в помещении для санобработки больных. Нине Ивановне спешить было некуда: кроме кота Тишки дома ее никто не ждал. Замуж выйти не получилось, на любовников по складу характера не разменивалась, жила одиноко, как старая волчица, никого не допуская в свою душу и в свое жилище. Но, устав от одиночества, она неожиданно для себя всем сердцем потянулась к Наташе, внучке Анастасии Семеновны Гончар — своей первой школьной учительницы.
Месяц назад Нину Ивановну вызвали в приемное отделение, и навстречу ей поднялась высокая пожилая женщина в соломенной шляпке и темном платье с белым кружевным воротничком, в которой она не сразу признала Анастасию Семеновну. Только глаза старой учительницы, хоть и за стеклами очков, остались прежними: большими, необыкновенно яркого голубого цвета. Женщины обнялись, и фельдшер приемного отделения с удивлением заметил, что по щекам всегда невозмутимой Кочубейши скатилась пара слезинок. Потом они вышли на улицу, а минут через двадцать Нина Ивановна вернулась с девушкой лет восемнадцати и, взяв у фельдшера взаймы халат, провела ее к начальнику госпиталя.
Так в отделении появилась новая санитарка. И Нина Ивановна опекала ее по той причине, что бабушка воспитывала Наташу одна, и ее небольшой учительской пенсии и внучкиной стипендии едва хватало, чтобы свести концы с концами. Дочь Анастасии Семеновны Ольга и зять Константин, родители Наташи, работали в одной из африканских стран врачами-инфекционистами. Двенадцать лет назад во время вооруженной стычки между местными племенами они погибли. Наташа училась в ту пору в первом классе, она хорошо помнила, что у мамы была необыкновенно длинная русая коса, с которой пришлось расстаться перед поездкой на жаркий континент. Эта коса хранилась у бабушки. Несколько раз девочка видела, как она доставала ее из марлевого мешочка, гладила мягкие золотистые завитки и тихо, плакала.
На фотографиях папа и мама были молоды и красивы и, несомненно, очень любили друг друга: на всех снимках они всегда были рядом. Причем папина рука обязательно обнимала мамины плечи, а счастье так и струилось из их глаз. Ощущалось оно и теперь, через столько лет после их гибели.
Нина Ивановна помнила Наташину маму девочкой, школьницей — в то время они жили на одной улице. Она ездила с работы на электричке, и так получалось, что в то же время Оля Гончар возвращалась из школы. Они встречались на дороге, идущей со станции, и вместе шли домой. Замкнутая и строгая на работе, юная тогда Нина Ивановна словно вспоминала о своем возрасте и принималась бегать по осеннему лесу наперегонки со своей маленькой подружкой. Они мастерили себе бусы и серьги из рябины, пели, иногда сплетничали о мальчиках из Олиного класса или о больных хирургического отделения военно-морского госпиталя.
Так получилось, что именно Оля, единственная в мире, узнала о неразделенной любви молоденькой медсестры к капитан-лейтенанту, тяжело раненному в схватке с нарушителями государственной границы. У капитана были жена и сын, и гордая медсестра не выдала себя ни словечком, ни взглядом. И только после его выписки выплакала всю свою боль десятилетней подружке.
— Ты, понимаешь, — всхлипывала она, то и дело сморкаясь в платок, — уехал он на свои Курилы, а у меня даже его фотографии не осталось. И никогда я его больше не увижу…
Через два года фотография у Нины Ивановны появилась, но Оля про это уже не узнала. Нина Ивановна переехала во Владивосток, получила комнату в коммунальной квартире, а вскоре забрала к себе больную мать. Не узнала Оля и о том, что тогда медсестра Кочубей в первый и в последний раз в своей жизни совершила прогул и объяснять его причину категорически отказалась даже начальнику отделения. Но, судя по ее покрасневшим глазам и распухшему носу, в отделении догадались, что причина была серьезная, и прекратили всяческие расспросы. И действительно, весь предыдущий день Нина Ивановна прорыдала, впервые в жизни испытав подобное горе и отчаяние. Все эти годы в ее душе теплилась крошечная надежда на встречу с любимым, а теперь с ней пришлось распрощаться навсегда. И прощание это было нестерпимо горьким, а будущая жизнь казалась беспросветной и лишенной всякого смысла…
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
