лугам.
Митинг молчит. За спиной у меня кто-то подшепетывает, быстро, молитвенно, тревожно, с подхрипом:
— Во знамение, во знамение, господи боже мой.
Слепцы подошли вплотную. Толпа расступилась, отдергивая ноги от нащупа настороженных посохов. В шапки мальчиков, цепляя отлохматившуюся лоскутами подкладку, падает медь.
А ходите вы по времени...
— Как на питерский большак выйти? — спрашивает под напев передний вожатый. Слепые стали, выпятив к небу мертвую бель опорожненных глаз, перекатывая, под клочкастыми бородами кадыки на желтых, морщинами взрезанных шеях. Посохи — упором вперед, в притоптанную траву.
— Было те сказано: вправо держи, стороной. За березами вона тропа. По ей — до коровьего дома: крыша крутая, красная, черепицей крыта — сразу приметно. Обогнешь ее — тут тебе и шоссе.
— Спаси Христос.
Пошли. Не поют больше. Но толпа смотрит им вслед, тихая.
Бирюков осматривает ряды и трясет головой недовольно.
— Товарищ Борис имеет слово.
— Я просил, — напоминает Игорь. Никита трясет его за рукав:
— Брось: не видишь, что ли?
Борис прокашливается, снимает фуражку.
— Ты покрепче, — шепчет Бирюков. — Вишь, напели... перехожие...
— Товарищи! — голос у Бориса глухой, не сразу разгорается. — Революция идет, и никакие силы ада и мрака не остановят ее пришествия.
— Это ты о ком? — задорно и визгливо отзывается из задних рядов молодой бабий голос. — Сам — семя антихристово.
Митинг колыхнулся, переглянулся, молчит. Борис продолжает, стиснув зубы:
— Не остановят! Только не поддавайтесь на посулы, не верьте ни начальству, ни буржуазии, каким бы сладким голоском она ни пела. Заговорит глаза и продаст. Необходимо народное правление. Установить его может только Учредительное собрание.
— Наддай круче, — снова шепчет Бирюков. — Глянь-ка: народ расходиться начинает.
— Добыть Учредительное можно только с бою. Товарищи рабочие, вооружайтесь, собирайте силы, готовьтесь нанести удар старому порядку...
Митинг, огромной, потемнелой льдиной залегший на зеленом лугу, медленно оттаивал по краям. Вразброд и кучками, люди тянулись к лесу.
— ...путем всеобщих стачек, вооруженных демонстраций и восстаний...
— Ка-за-ки!
Кто крикнул? Толпа шарахнулась. Зарябили в глазах картузы, платки, плечи.
Бирюков — на Борисовом месте:
— Организованно, товарищи! Какие казаки! Откуда? Не расходись: резолюцию принимать будем.
Митинг таял. По всему солнечному полю — быстрые пестрые пятна.
— Организованно, товарищи! — еще раз, надрывно, крикнул Бирюков. — Я вам говорю: никакой опасности...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нас оставалось у «трибуны» десятка полтора человек. Бирюков крикнул еще раз и вытер пот.
— На-род! Тоже... массовка!
— Слабы сознательностью, — хрипло сказал кто-то.
Бирюков пожал плечом.
— И то, откуда ей быть. Это разве рабочие? Тут кто: аппретурщики да плотники. Мало что не от сохи. Это тебе не Московская застава.
— Заторопились... Глянь-ка: бёгом пошли.
— Позо́рили что, похоже...
Бежавшие один за другим пропадали за деревьями. Луг опустел.
— Что ж нам торчком стоять середь поля? Идем, что ли?
— Итти-то все же с опаской надо бы. Народ-то не зря побег. Как бы чего не вышло.
— Мало их зря бегает, — презрительно протянул Никита. — Аппретурщиков-то!
— Береженого, брат, бог бережет. Нагайкой-то окропят не велика сласть. А ежели в каталан — на выпись из столицы? Переждем, чего тут.
— Ходим, — решительно сказал Бирюков. — Тут у нас местечко одно, особо приспособленное. Приходилось, когда, отсиживаться.
Мы втянулись в лесок. Похрустывал под ногою сухой, заждавшийся осени валежник.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
За валежником — папоротниковая заросль.
— Осторожней, товарищи, папоротника не ломай, приметно.
Опустились, отгибая перистые в рыжих завитках шершавые листы — в сырую, мшистую низинку.
— Здесь.
— Вот те и приспособлено!
Вправо, влево — сквозь сетку рубчатых стеблей, сквозь жидкий перелесок, меж шапок мухоморов, багреющих по проплешинам заросли, под чахлым березняком, — видно далеко, на выстрел.
— Тут по женскому делу и то не схоронишься. Одно слово — меньшевистская конспирация.
— Легче на поворотах, Никита!
— А вам теперь что ж, товарищ Борис? Вы будто из малых — в большие подались? Так, что ли?
— Ну и подался — тебе какая забота.
— Как не забота: у нас, чать, с большевиками по боевому делу блок: на основе межпартийного соглашения. Обольшился — мы, стало быть, с тобой как бы в родстве. Правильно говорю, товарищ Игорь?
Игорь сидит, подвернув кверху острые, щупленькие коленки. Он поджимает губы и забрасывает за ухо шнурок пенснэ.
— В родстве? — глаза тускнеют, по-нехорошему. — Наших рабочих к себе отбивать: затем только и блок.
— Чего вы, товарищ, — миролюбиво тянет Бирюков; вместе с Митрохиным, районным организатором эсеровским, он примостился на кочку, спиной в скат низины, в мягкий податливый мох, и благодушествует. — Отмитинговали, так скажем, и буде: теперь опять приятели. Тем более, что у вас по мужику главный упор: рабочий для вас, как бы сказать, — по второй линии. А так ежели судить — на одном деле стоим: чего пыняться-то.
— Это правильно, — поддержал Никита. — От разговоров все: было бы дело — не было бы пынянья. Живо бы разобрались, что к чему.
— То есть как «было бы дело»? — строго спросил Игорь. — А теперь что же, по-вашему, мы делаем?
— Это как понимать, — с неожиданным раздражением сказал Никита. — Я о своем. Я вот — пятый месяц в боевой дружине. Слово-то какое! А на поверку — звание одно: наехал солдат на палочке верхом — расходись, дай дорогу! К чему нам тогда оружие дадено? Так народ ни в жизнь не осмелеет...
— Сколько раз говорено, — поморщился Игорь. — Отдельные партизанские выступления только дезорганизуют силы. Надо ждать сигнала к общему выступлению.
— Пока солнце взойдет, роса глаза выест. Чем у нас силы мало? Силы, я скажу, в‑во! Чего, говорю, ждете? Накопление! Жадность одна. За кем, спрошу, гоните? За аппретурщиками! Это разве рабочий? Ты ему о самодержавии, а он семячки лузгает.
— Не дело говорите, Никита, — вступился Борис. — А на войне как по-твоему: увидел неприятеля — так сейчас и лезь в драку? Там маневрируют, надо маневрировать и здесь.
— Война — другое, — упрямо тряхнул волосами Никита. — Там, действительно, берется винтовкой или, как сказать,
