С. Мстиславский
НА КРОВИ
Роман
С послесловием Ульрих
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА I
АВГУСТ 1905
За деревьями, от далекой церкви, расплескивая медь праздничным, сытым гудом, — кричали, кричали колокола.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Слово имеет...
Щурясь от солнца, Бирюков Семен, литейщик, пригорбился сбитою на лоб кепкой с высокого пня (митинг в лесу, на поляне, между Озерками и Шуваловым, сотни две народу) и громким шопотом:
— По кличке сказывать?
— Сам скажу.
— А ну, взлазь.
Черный, лохматоволосый студент (Борис, мы все его знаем, нашего района) с карими, печальными сквозь огонь, «по-грузински», глазами, легко взбросился на «трибуну» — на Бирюлевское место.
— Товарищи!
Голос веселый и звонкий, не по осени весенний голос.
— От имени Российской социаль-демократической рабочей партии...
— Больших аль меньших? — ехидно выкрикивает из-за плеча у меня Никита: из айвазовских дружинников, мой. Борис — меньшевик. Меньшевик сейчас — не то, что прежде: стал не в чести в рабочих районах. Борис это знает, как знает Никита. Неймется Никите — сказать эдак под руку: где-нибудь да аукнется.
Борис хмурится и повторяет, чеканя за слогом слог:
— От Рос-сий-ской социаль-демократической партии...
— Больш... — опять начинает Никита. Но Бирюков взмахивает над кепкой костистой черной рукой:
— Тише там! Не мешай оратору: сам оскажется.
— Товарищи! Тут передо мной товарищ Михаил уже говорил вам, что такое царский манифест шестого августа — о созыве народных представителей, о законосовещательной Думе. Раз’яснять тут, правду говоря, и нечего: дело ясное. Девятого января, когда народ, стадом покорным, под поповским крестоводительством — «Спаси господи, люди твоя» — шел с просьбой к царю, как заступнику, — царское правительство показало на смирных да безоружных свои волчьи зубы. А теперь, когда взошла на той, на январской крови народная месть, — когда по всей России из конца в конец идут разгромы усадеб, — когда народ встает за землю, когда бастуют рабочие... когда революция идет — слышите, товарищи, ход ее, уверенный и твердый! — царское правительство пробует показать нам вместо волчьих зубов — лисий хвост. А мы его за этот хвост да об стенку!
— Фьють, — подсвистнул тихонько Никита. — Эк шпарит, скажи на милость. Рази по-меньшевистски так, товарищ Игорь?
Игорь поморщился, поправил пенснэ на тонком бледном носу и сказал сквозь зубы:
— Демагогия.
Солнце жжет по картузам и платкам. Лес не шелохнется. День выдался — на диво.
— Товарищи! Питерский комитет социаль-демократической рабочей партии вынес по этому вопросу следующее постановление.
— Ты от себя: бумажки-то мы видели.
— «Российская социаль-демократическая партия перед лицом всего мира заявляет, «что царский манифест шестого августа есть наглое издевательство над рабочим классом России, борющимся за свободу и лучшее будущее. Что манифест этот есть в то же время грубая попытка обмануть русское крестьянство и весь русский народ жалкой подделкой народного представительства. Что манифест этот означает твердое непреклонное намерение самодержавного царя с чиновниками и капиталистами бороться до конца насилием и ложью против стремления народа к освобождению, к жизни, достойной человека. И что, поэтому, истинным преступником против народа будет всякий, кто сознательно будет поддерживать царский обман или примет в нем участие как избиратель, выборщик или кандидат в Государственную думу».
— Мы, социалисты-революционеры, то же самое говорим, — перебил высоким фальцетом Игорь. — Михаил до вас...
— Правильно! — поддержал Никита.
— То же, да не то же, — засмеялся с пня, покачиваясь, Борис. — Одно дело — Вань, другое — Иван Иванович. Желаете, раз’ясню.
— А ну, раз’ясни.
Борис поднял над головой пальцы, широко растопырив их.
— Видишь?
— Вижу.
— Ну, а теперь? — Пальцы сложились в шиш. Толпа загоготала.
— Пальцы те же, а фигура, видишь ты, разная. Так и у нас с вами.
Гогот снова волною прошел по митингу.
— Это не аргумент, — надсаживаясь, крикнул Игорь. — Я прошу слова.
— Ти-ше! — покрывая смех и гомон, простучал сухой Бирюковский голос. — Вопрос первой серьезности, а они...
— Требую слова, — повторил, багровея, Игорь.
— Я не кончил, — щурится Борис.
— Ти-ше!
Бирюков взлез на пень, охватив Бориса за талию: вдвоем тесно.
— Ти-ше! Предлагаю собранию...
— Спешный вопрос имею оратору.
Бирюков присматривается.
— Ты? Какой же тебе вопрос, ты же сам меньшевик.
— Поэтому и вопрос. Вне очереди.
— А ну...
— Будучи Российской социал-демократической партии, фракции меньшинства, каковой фракции и товарищ Борис, спрашиваю: по какому обстоятельству, меньшевиком будучи, оглашает к руководству резолюцию большевистского комитета, а не свою, меньшевистскую?
— За-гнул! — восхищенно толкает меня в спину Никита. — А, товарищ Михаил?
Борис, строго сжав губы, смотрит над толпой — далеко куда-то, не отвечая.
На минуту тихо становится на лугу. И сквозь тишь, внезапно, — совсем близко, от опушки самой — ударяет протяжный, многоголосый, согласный напев:
Да я-ви-лось солн-це крас-ное.
Еще явила-ся мать пре-свя-та-я бо-го-ро-дица...
— Никак попы?
— Окстись ты... Рази это церковное.
— И откуда попам в лесу...
— Верно, — подмигивает мастеровой в синей рубахе, с Никитой в обнимку. — Поповское дело — огородное.
Борис тряхнул головой.
— Товарищи!..
Но напев, однозвучный и настойчивый, нарастая, выходит на поляну. По устью тропки, прямо на митинг, на насторожившуюся толпу, вытягиваются по два, — большой и малый, — тягуче вынося тяжелые, пыльными лаптями оплетенные ноги и долгие, обтертые бледными ладонями, зрячие посохи: одна, две, три, четыре пары.
— Нелегкая их, — ворчит Бирюков и машет рукой.
— Гей, дядье, сворачивай вправо, стороной!
Мальчик, ведущий первого слепца, обернулся. Но слепой, не меняя шага, тащит его за руку, прямо-прямо перед собой, упрямо зачиная новую строфу:
На-ез-жал на ста-до на зве-ри-но-е...
И мальчик послушно вступает, низким альтом, оглядываясь на следующие пары:
На се-рых вол-ков на рыс-ку-чи-их...
А сзади догоняют уже голоса и шаги:
Гой вы, волки, волки рыскучие,
Разойдитеся, разбредитеся
По два, по три, по единому,
По глухим степам, по темным
