class="p">Ошарашенный такими новостями, я прошел к аудитории на втором этаже.
— Этот молодой человек на персидский язык. Он вне конкурса, — сказала декан приемной комиссии.
Мне протянули билет.
Посидев какое-то время над полученным заданием, я пошел отвечать. Первый вопрос был из разряда общих знаний, поэтому получилось что-то наплести относительно в тему. Второй вопрос касался уже непосредственно лингвистики. Пришлось сочинять на ходу.
— Так, ну вы лингвистике до этого не учились, да? — прервала импровизацию комиссия.
— Нет, — ответил я.
— Оно и видно… Но не беспокойтесь, парень вы толковый, а уж лингвистике мы вас обучим.
***
В 2014 году Российский новый университет как раз впервые открывал персидское направление. Культурное представительство при посольстве Ирана в Москве поддержало вуз, полностью оборудовало персидский кабинет и пообещало предоставить преподавателя-носителя на один год за свой счет. В качестве ключевого российского преподавателя РосНОУ привлек известного филолога-ираниста Александра Анатольевича Веретенникова. В общем, все развивалось вполне неплохо.
За исключением небольшой проблемы: где взять студентов? На бакалавриат народ еще набрали, хоть и с горем пополам, но предполагалось принять на бюджет еще и двух магистров. Они уже в первый год обучения должны были отправиться на двухмесячную языковую стажировку в филиал университета Азад на иранский остров Киш, что в Персидском заливе. Иранистов-бакалавров в Москве выпускается не так много, и практически все желающие продолжать учебу идут в магистратуру там же, где заканчивали бакалавриат. Найти магистрантов для университета, который только открыл программу по иранистике, — задача непростая.
Одну девочку с хорошим персидским они все-таки нашли, а второе место оставалось вакантным. В этот-то момент и подвернулся я (хоть и с нулевым персидским), а мне, соответственно, подвернулся РосНОУ.
Уже в середине декабря первого года меня ждала языковая стажировка, а для этого нужно было овладеть персидским хоть на каком-то уровне. Поэтому я начал ходить на занятия по языку с первокурсниками-бакалаврами. Примерно все были на этом направлении откровенно «залетными», что моментально сказалось на характере обучения. Уже к концу первого месяца из десяти студентов группы иранистов на пары персидского приходили один-два человека. К концу второго месяца не ходил никто, кроме меня. В результате с начала ноября 70% моих занятий персидским стали фактически индивидуальными. Меня это очень радовало, а вот профессор Веретенников периодически ворчал.
— Это что у нас с тобой, репетиторские курсы? Нафига я пришел в университет? Где эти оболтусы? Ну ладно, давай читать текст.
При этом руководство РосНОУ на тот момент настолько переживало об успехе своей персидской инициативы, что они, к моему удивлению, наняли за счет вуза репетитора, который два месяца дважды в неделю занимался со мной персидским. В итоге определенную языковую базу за три месяца я набрал. А в декабре меня ждал еще один сюрприз — единственная одногруппница в магистратуре отказалась ехать на стажировку, так что в Иран отправился я один.
На острове Киш меня привели к директору филиала университета Азад — выпускнику российского вуза, прекрасно говорившему на русском. С ним в кабинете сидели две аспирантки филологии, которые приехали из Шираза, чтобы преподавать персидский группе российских студентов (в моем лице). У нас состоялось небольшое собеседование, на котором я уверенно и четко произнес:
— Здравствуйте, меня зовут Никита, я учу персидский три месяца.
Моих будущих преподавателей такие новости откровенно удивили. Они-то ждали «магистров иранистики из России», которые изучают персидский уже много лет. Одна из аспиранток тут же начала что-то высказывать директору. Разбирал я тогда дай бог одно слово из двух, но все же понял, что работать со мной она отказалась наотрез, потому что готовилась совсем к другому. Однако вторая иранка — ее звали Махса, — как мне показалось, никакого возмущения не высказала. В этот момент директор уловил, что я частично понимаю их диалог, и попросил меня выйти из кабинета.
В итоге я остался один на один с Махсой. График обучения оказался вырвиглазным: утром две пары по полтора часа, затем задание, которое делаешь днем, чтобы его проверили на вечерних парах (тоже две по полтора часа). А после я возвращался в гостевой дом готовиться к утренним занятиям. И все это с Махсой, которая не знала ни слова по-английски. Зато к концу двухмесячного курса я обнаружил, что уже разговариваю на общие темы на языке Хайяма и Хафиза — пусть и с ошибками.
Почти сразу после возвращения из Ирана Фарзане, преподавательница персидского в РосНОУ, предложила мне побеседовать с новым главой Культурного центра Ирана, недавно приехавшим в Россию. Он дружелюбно принял меня, усадил на кожаный диван, на столе передо мной стояла деревянная шкатулка, наполненная фисташками.
— Только полгода учишь персидский, а уже говоришь! Прекрасно! — сказал он и взял меня на работу в Культурный центр.
***
Персидский язык в Москве преподают в ИСАА МГУ, МГЛУ, МГИМО, РГГУ, РУДН (РосНОУ, где учился я, с 2021 года иранистов больше не выпускает). В 2018 году к этому списку добавилась еще Высшая школа экономики. По логике, каждый год на рынок труда только в столице должны выходить несколько десятков иранистов с соответствующим профильным образованием. На деле же первое, что меня поразило на этапе знакомства с иранистикой, — колоссальный дефицит кадров.
Выпускаясь из бакалавриата РУДН, я одно время искал вакансии с арабским, и недостатка в них не было. Но на каждой вакансии требовали и опыт работы, и знание языка, близкое к свободному. С персидским все было совершенно иначе — на работу в посольство Ирана, иранские компании и туристические фирмы брали всех, кто хотя бы чуть-чуть говорит на фарси. Как я уже писал выше, на первом году обучения я уже более или менее изъяснялся на языке, однако на тот момент не составил бы никакой конкуренции выпускникам профильных вузов. Проблема в том, что таких выпускников я не встречал почти нигде. С иранцами в России гораздо чаще работают выходцы из Таджикистана, язык которых близок к персидскому.
Когда чуть позже я начал писать аналитику про Иран, ситуация в этой области оказалась еще более плачевной. «У нас как будто специально годами выжигали всю иранистику. Заказать статью особо некому, одни и те же люди», — жаловался мне арабист Руслан Мамедов, работавший тогда в Российском совете по международным делам.
Как так получается? Изучающих персидский язык в университетах не то чтобы много, но, казалось бы, более чем достаточно, чтобы закрывать ключевые ниши. Думаю, стоит обратить внимание на то, что большинство студентов-иранистов персидский не выбирают осознанно
