битой физиономией и зашептал, разом доказывая всем, кто мог бы слышать, что, когда надо, умеет говорить.
— У киски болит, у собачки болит, а у Алёнушки заживёт, жирком заплывёт…
Лучше нет лекарства, хотя откуда взяться жирку у тощей побирушки?
* * *
Староста долго болел. Обе руки распухли и не слушались, никакие мази и примочки не помогали. Пришлось посылать в соседнее село за знахаркой. Целительница оглядела укусы, задрала подол и поссала на больные места. Прикрыла ветхой рединкой и сказала, что через день вернётся и довершит лечение.
По поводу случившегося объявила, что нечего было убогих обижать. В следующий раз может статься хуже. А пока ходи опасно — и будешь цел.
Это же было сказано Митяю, а через него и всем жителям села.
* * *
Селение, приютившее Даньку, было достаточно большим и могло бы без труда прокормить десяток безумных чудаков, но Даньке решительно не повезло. При взгляде на Алёну-уродку, всякому становилось ясно, что девка ненормальная, а такую просто жалеть. Вот Данька был росту высокого, фигуру имел соразмерную, черты лица правильные. Таким не подают, а запрягают в работу до полного изнеможения. А заработаешь ли что, это люди подумают.
Дело клонилось к осени, ночи стали прохладными, а тёплой одежды у Даньки не было, и дурачок не знал, где её взять. Не лучше обстояло дела и с провиантом. Если бы не уродка Алёна, делившаяся поданными корками, Данька начал бы голодать.
Покуда он сидел на какой-то приступочке и старался привести в порядок мысли, которым не давал воли. Стайка детей, мальчишек и девчонок, собралась вокруг Даньки. Вот уж кому было без разницы, как он выглядит, главное, можно прыгать и дразниться в своё удовольствие:
— Дурачок Данечка, дай нам пряничка!
Данька не обращал внимания на дразнилку. Он уже и сам привык называть себя Данькой-дурачком. Но тут в распевку прокралась небывалая нота: «Дай нам пряничка!» Брат и сестра погодки, такие, что не сразу скажешь, кто из них старше, прыгают, взявшись за руки и тянут: «Дай нам пряничка!» И такое нестерпимое желание этой сласти попробовать, что с ног сбивает и не даёт дышать.
Другие дети, пусть редко, раз в год, на Рождество, получают от родителей расписной пряник, а эти — никогда.
Страшное слово «никогда»; страшней одиночества, беспощадней смерти.
Данька сунул руку за спину, достал пряник. Тульский, печатный, испечённый с имбирём и патокой, сладкий-пресладкий. Разломил пополам, поперёк крылатого коня, протянул детям. Те первым делом сложили чести пряника, чтобы разглядеть выдавленную по верху фигуру.
Собравшиеся детишки мгновенно сообразили, что происходит и брызнули в разные стороны. Оставаться рядом, когда творится волшба, опасно. Лишь один, высокий и толстый, никуда не делся. Он быстро шагнул к двойняшкам, вырвал оба куска.
— А ну, давай сюда!
— Пряничка захотелось? — пропел Данька. — Сейчас тебе будет пряничек!
Пел Данька молча, но самый вид дурачка, оскаленные зубы говорили яснее ясного.
— Ы!.. — пробормотал толстяк. Пряник он отдал безропотно и бежать пустился быстрее всех. Остались только двое ограбленных.
Данька вручил им по половинке пряника и прошептал негромко, но отчётливо:
— Пряник ешьте поскорей, пока он свежий. Засохнет — будет не пряник, а сухарь. Да и отнять могут.
Убежали и близняшки. Данька остался на приступочке. Натужно размышлял, что он наделал. Ведь уже сегодня всё село будет знать, что дурачок не так прост, а есть в нём колдовская сила, которую, если по уму подойти, можно использовать. Колдовская сила важней всего. Сиротам — пряник, а что тогда почтенным людям?
Первой всё сообразила Домна — тучная громогласная тётка, которая, кажется, поспевала всюду и отзывалась обо всём. Она ухватила Даньку за рукав драной кацавейки и потащила за собой.
— Идём, идём!
— Ы?..
— Ты мне не ыкай! Меня не обдуришь, я тебя насквозь вижу. Жрать, небось, хочешь, вот и иди.
Дом у тётки был пуст и холоден. Если она собиралась что-то делать по хозяйству, то вечером, когда другие ко сну готовятся.
— Ну, что, дурачина, наворожи мне печку истопленную, да смотри, дров не трать, они у меня не дешёвые. А в печке — полный чугун скоромных щей. Опять же, озаботься, чтобы в щах не солонинка была, а свежатина. Дома у меня свежего мяса нет, а ты наколдуй, как следует. И пирог со свежими рыжичками в сметане испеки. Колдуну такое придумать не трудно. Ты бы колдовал, а я у окна сидела, соблюдала, кто куда и зачем отправился. Думаешь это просто — полный день у окна сидеть? Поди умаешься, руки сложивши. А ты, как с обедом управишься, можешь щец похлебать. Только смотри, на мясо не налегай. Убоина должна мне доставаться, на то и наколдована.
Последнее не могло не восхитить Даньку. Значит, он должен придумать для Домны чугун мясных щей, а потом, так и быть, похлебать оттуда малость.
Тут возникают две неодолимых трудности. Прежде всего, чародей не может есть то, что сам наколдовал. Попробовал бы Данька куснуть пряник, что подарил детям, вместо пряника ему досталась бы горсть пыли. И второе: сироты были голодными. Сытого заклятьями не накормишь. Спрашивается, о каком пироге с грибами возмечналось Домне, если у неё ещё вчерашний ужин бурчит в брюхе невысраный?
Данька поднялся и пошёл к выходу.
— Стой! Куда намылился?..
Озверевшую Домну простым «Ы» не остановишь. Данька обернулся, оскалил зубы.
— Р-р!.. Гав!
Домна поняла, что рыжичков не будет. Оставалось ругаться.
— Пёс! Пёс поганый! А ещё блаженным представляется. Всем расскажу, как ты меня объел, а потом снасильничать пытался!
Данька резко шагнул и, глядя в жирную харю тётке, отчётливо произнёс:
— Если ты вякнешь хоть полслова, я перегрызу тебе горло.
Не полагается так-то произносить слова, тем более, такие, ну да теперь что — коготок увяз, всей птичке пропасть.
Село вытянулось вдоль тракта и чуть не с первого дня стало знакомо Даньке. Но сегодня над крышами изб и над дворовыми постройками сгущалось смутное ожидание, словно что-то должно прорваться с минуты на минуту. Говорливый шепоток угадывался среди обывателей, привыкших обмениваться новостями. Данька прислушался и понял: ведь это судачат о нём!
Все разом поняли, что нет безответного дурачка Даньки, а есть Данька, который умеет делать что-то волшебное. Неясно, как повернуть чудодея на нужные дела, но каждый хочет заполучить себе Данькино колдовство. Хоть ржаной пряник, но к свой карман.
Бежать надо отсюда, пока не зацепили своими хотениями, что кованным багром.
Женский крик ударил вдоль домов, отчаянный, истошный:
— Батюшки, убился! Феденька до смерти убился!
Убился — слово самое обыденное. Значит
