и знакомыми переулками бросился за город.
Внизу в узкой долине блестела река Рущукский Лом. По обоим берегам белели шатры, развевались знамена и поблескивали стоящие рядами пушки, копошилось много-много солдат — целый город, а не лагерь.
…И вот сейчас ночью Райчо не мог заснуть, тревожные мысли отгоняли сон.
Может, турки уже плывут через Дунай, а русские ничего не знают, спят и бормочут во сне, как сейчас Пенчо. Может, выскочить на берег и крикнуть так, чтоб русские услышали? Услышат ли? А турки сразу схватят, будут бить до смерти… А может, написать записку, вложить в бутылку и тихонько бросить в Дунай? А вдруг ее прибьет обратно к берегу и турки прочитают? Ведь бутылки плывут не туда, куда надо, а куда их несет течением и ветром. Только человек может плыть, куда захочет. От этой мысли Райчо даже сел в постели. Купаясь в Дунае с ребятами, он доплывал до острова Родоман и обратно. Но после била такая дрожь, что казалось, зубы сами выскочат изо рта. Переплыть Дунай не хватит сил даже у самого большого взрослого… И тут Райчо вспомнил, как его дружок Перван учился плавать, привязав к поясу две кратунки, пустые высушенные тыквы с пробками. А этих кратунок сейчас здесь полным-полно. Одни с фасолью, другие с перцем… Сам еще не понимая, на что решиться, Райчо встал, осторожно, чтоб не наступить на спящих, добрался до стены и нащупал несколько пустых оплетенных кратунок. Взяв их, Райчо вернулся на место, пропустил кожаный каиш — ремень в веревочные петли кратунок, связал одежду в узел и осторожно приоткрыл дверь. Во дворе было темно. Большая лохматая тень шевельнулась, лязгнула цепью. Это пес Перун. Он узнал своего и снова улегся, лениво хлопнув несколько раз по земле хвостом. Из-за ворот донесся скрип песка под подошвами часового.
На берегу Дуная маячило двое стражников, их разделял заболоченный и заросший ручей — стык участков охраны. В воздухе висел вязкий комариный звон. Стражники непрерывно обмахивались ветками, ругались, что нельзя курить, и гадали, скоро ли смена… А между ними, погрузившись в тину, как крокодил, лежал болгарский мальчишка, сдерживая судорожный лязг зубов.
Наконец один стражник догадался, что они стоят на самом комарином месте. Солдаты разошлись, и еще долго был слышен скрип их подошв.
Ил в ручье был теплым от дневной жары, и вода Дуная показалась холодной. Течение подхватило тощее тело мальчишки, закрутило и понесло. Оказалось, что Райчо слишком близко привязал кратунки к каишу, и они поднимали над водою зад, а голову стремились утопить. Набухший и облепленный грязью узел одежды тянул вниз, грести одной рукой было трудно. Оглянувшись назад, Райчо увидел редкие огоньки Рущука, они приближались, Дунай тащил мальчишку обратно к берегу. Узел с одеждой вырвался из пальцев, Райчо попытался нырнуть за ним, но от этого кратунки сдвинулись еще ниже.
Широкой косматой громадой надвигался остров Родоман. Большие коряги, покачиваясь, нацеливали на Райчо свои черные рога. Уцепившись одной рукой за ветвь, Райчо стал подтягивать выше каиш и замер. От Рущука донесся плеск весел. Райчо укрылся под корягой, погрузившись в воду по ноздри. Из темноты показалась лодка, она шла на Райчо, в ней маячили фигуры и блеснули штыки. Но лодка подошла к берегу в стороне, донесся оклик часового, ответ и сдержанный разговор. Прислушиваясь к турецкому говору, Райчо стал пробираться к оконечности острова. Часовые, занятые сменой, меньше следили за рекой.
Дальнейшее Райчо помнил слабо. Маячили не то огоньки, не то звезды у горизонта. Перед глазами все чаще и чаще стали вспыхивать, кружиться и рассыпаться радужные пятна. Райчо уже не понимал, сколько времени, куда и зачем он плывет. Казалось, что никогда не было ни родного дома над речкой, ни Рущука, а есть, были и будут бесконечно-мучительные движения ноющего от усталости тела.
Но вот впереди всплеснулось, обдало брызгами, блеснули сквозь нависшие волосы глаза. Кто-то крепко подхватил Райчо и потащил, по телу хлестнули стебли камыша, донесся приглушенный голос:
— Чего там, Гришка?
Над самым ухом пророкотало:
— Мальчонка. Совсем выдохся.
— Откуда же он?
— А кто его знает, может, с берега свалился или лодка опрокинулась. Вот и несло. Река-то шибко крутит.
Райчо положили на холодную от росы траву. Тело сотрясала сильная дрожь. Перед глазами появились бородатые лица. Райчо казалось, что он быстро говорит, кричит, а по щеке похлопали ладонью.
— Эй, парень, немой, что ли?
— Чего немой? Закоченел. Вишь, рот в куриную гузку свело. На тот берег показывает.
— А это что за штуковины?
Послышались глухие щелчки.
— Тыквы пустые сушеные… Э-э, брат, да неужто ты с того берега?
— Шутка, годок. Ширина реки почитай версты две будет. Утоп бы.
— Тыквами обвязался, вот и не утоп. Хитер парень. Федька, я оденусь, а ты положи его на шинель, растирай. Да только не жми, это ведь дите, а не конь.
— Братко… аз българин… българин… от Рущука съм… переплувах Дунава… да дойда при вас… да ви кажа нещо…
— Слышь, Гришка, ожил, залопотал…
Вдруг оба вскочили, щелкнули взведенные курки.
— Стой! Кто идет?
— Свои. Гусарского полка подпоручик Усть-Уйский.
Звякнула сабля. Перед Райчо появилось усатое скуластое лицо. На голове была высокая шапка с кивером, на груди блеснули толстые шнуры. Райчо снова стал протискивать сквозь чечетку зубов слова:
— Заведете… при вашите офицери, ще им кажа нещо…
— Я и есть русский офицер.
…Потом была теплая колючая тьма, покачивало, пахло лошадью. И внезапная мысль обожгла Райчо: «А вдруг сейчас турки уже плывут через Дунай?» Он начал выбиваться из шершавой темноты, над головой послышалось нараспев:
— Ваш скородь, брыкается, лопочет что-то…
— Держи крепче. До лагеря недалеко.
Втащили в палатку, зажгли фонарь. Скуластый офицер крикнул:
— Акимыч, вздуй костер, чай вскипяти.
За палаткой трепыхалось пламя костра. Потом, откинув полог, вошел солдат тоже со шнурами на груди. В одной руке он держал разрисованную цветами кружку, в другой — закопченный медный чайник.
— Сахару положил?
— Так точно, целых четыре куска. — Солдат достал из кармана сверток и спросил: — Ваш скородь, а вот это они едят? Сало, еще домашнее… свиное же…
— Давай, как раз пойдет.
Подпоручик усадил Райчо на чурбак перед столиком, налил кружку.
— Пей да сала, сала побольше ешь, сил набирайся.
Райчо, обжигаясь, кашляя, глотал что-то очень горячее, сладкое, душистое, перехватывающее дыхание, и с каждым глотком на душе становилось теплее и веселее.
Донесся топот копыт, что-то звякнуло, в палатку вошел черноусый солдат.
— Так что, ваш скородь, их выскородь дежурный адъютант приказали
