внук Николая Первого, член царской семьи, друг детства цесаревича. Но подхалимов Александр Романов чуял за версту и на дух не переносил, а люди серьезные, с которыми у него могли возникнуть дружеские отношения, опасались сближения. Сегодня этот девятнадцатилетний юноша стоит с тобой вахту, а завтра вернется во дворец, окажется рядом с троном и начнет распекать адмиралов и генералов. Спокойнее держаться подальше.
Настоящее сближение Мышлаевского с Романовым началось с ежедневной чарки на палубе «Рынды».
Этот обычай ввел на флоте еще Петр Первый. Раздача водки давно превратилась в торжественную церемонию, напоминающую богослужение. По команде с мостика начальник караула, сопровождаемый вахтенным баталером и юнгой, спускался в трюм, отворял «винный погреб» и торжественно выносил полную ендову водки.
Боцман дудкой давал сигнал – «к вину». Матросы выстраивались на палубе, и баталер по списку выкликал фамилии нижних чинов. Два унтер-офицера, застывших чуть ли не по стойке смирно слева и справа от ендовы, следили за порядком.
Начинали с матросов старших по званию. Подойдя к ендове, вызванный, словно в церкви, снимал бескозырку, брал чарку, степенно зачерпывал из ендовы и медленно, со вкусом употреблял. Закусывать не полагалось, ведь сразу после чарки начинался обед. Пока баталер делал отметку в списке, матросы вместо закуски отпускали шутки, кто во что горазд.
– Саночками прокатилась!
– Упала, точно поп на попадью.
– Прими, душа, привет сорокаградусный!
В тот день на вахте стояли Мышлаевский и Романов. Озирая с высоты мостика вкушение чарки, Мышлаевский заметил, что с его точки зрения это вредный, портящий команду обычай.
– Общепринятое мнение о полезности водки, якобы спасающей матросов от воспаления легких и тяжелых простуд, не более чем заблуждение. Особенно вредно то, что чарку не принято немедленно закусывать. Хоть водки немного, но даже это количество вовсе не улучшает аппетит, как принято думать, а портит желудки и дурит головы.
– Совершенно с вами согласен, – поддержал его Романов. – Царь Петр был прав, на старых парусниках водка действительно помогала. Но сегодня служба стала намного легче, условия лучше, и водочный паек – вредный пережиток прошлого.
– Я думаю, было бы куда полезней, – высказал свою заветную мысль Мышлаевский, – отменить флотскую чарку, а на сэкономленные деньги улучшить питание матросов. Ведь на иных кораблях кормят так, что без водки перед обедом кусок в горло не полезет.
После этого разговора мичман попросил командира «Рынды» постоянно ставить его на вахту вместе с поручиком Мышлаевским. Федор Карлович Авелан, происходивший из шведов и во всем ценивший основательность и порядок, огладил роскошную бороду и спросил:
– Могу я поинтересоваться причиной сей просьбы?
За неделю до выхода в море, оторвав от подготовки к походу, его срочно вызвали в адмиралтейство. Командир «Рынды» не любил встречи с начальством, по его опыту, они часто протекали совершенно непредсказуемо. Готовишься к докладу по одной теме, а спросить могут нечто совершенно иное.
Так и получилось. Его провели в кабинет высокого начальника, в котором Авелану довелось бывать всего два или три раза, и представили наместнику Кавказа, генералу-фельдмаршалу, великому князю Михаилу Николаевичу. Отцу мичмана Александра Романова.
Наместник вежливо осведомился о целях похода, состоянии дел на корвете, подготовке экипажа, а потом произнес совсем другим тоном:
– Не стану вмешиваться в порядок службы, не в моих это правилах, да и вам, опытному командиру, виднее, как поступать. Об одном только прошу, не как офицер офицера, а как отец отца: приглядите за моим сыном. Он чист душой, поэтому пожертвовал всеми преференциями по службе и начал флотскую карьеру с нулевой отметки, но наивен и горяч. Романтический порыв может сорвать его с места и закружить, точно смерч. Мы все были романтиками в его возрасте, это правильно и нормально, но тут случай особый.
Просьба мичмана пробудила в памяти командира тот разговор в адмиралтействе, и ему вспомнились глаза генерала-фельдмаршала, с которого на несколько мгновений слетела маска сановника, обнажив обеспокоенное лицо любящего отца.
– У нас не принято менять сложившийся состав вахт, – продолжил командир корвета, – поэтому причина должна иметь веские основания.
– Дружеская симпатия, – ответил великий князь, – и ничего, кроме нее. Михаил Михайлович прекрасно знает службу и на многое открывает мне глаза.
– Я рассмотрю вашу просьбу, – ровным тоном ответил командир. – Можете быть свободны.
Мичман отдал честь, повернулся и вышел из каюты. Авелан проводил глазами высокого стройного юношу в ладно сидящей форме, машинально огладил живот под кителем, вспомнил слова генерала-фельдмаршала о наивности и романтизме и тяжело вздохнул.
Об этом разговоре Мышлаевский узнал много позже, отстояв с Романовым не один десяток вахт. Долгие часы на капитанском мостике располагали к откровенным беседам. Днем солнце ломилось в широкие окна, обильный южный свет лился в открытые двери. Все предметы в рубке сияли и переливались, а яркое золото форменных нашивок блестело, точно игрушки на новогодней елке. Ясный день висел над безграничной гладью, прозрачный, как венецианское стекло. Русским морякам, непривычным к такому обилию света, каждый день казался праздником.
Под вечер лиловые тучи торжественно располагались вдоль горизонта, начиная походить на острова. Корвет плавно скользил по мелким волнам навстречу подступающей темноте, дробя форштевнем белые барашки.
Ночь наваливалась внезапно и была черной и беспросветной. Тучи плотно закрывали луну, и казалось, будто солнце зашло навсегда и больше не будет ни утра, ни дня, а только вечная мокрая мгла.
Утром, под лучами встававшего солнца, море пело радостную песнь восхода, днем оно гудело сдержанно и сердито, точно рассерженный полицейский урядник, а поднимавшийся к сумеркам ветер выл и плакал десятками жалобных голосов.
За первым разговором о чарке последовал второй, уже на совсем другую тему и чуть более откровенный. За вторым пришел черед третьего, спустя три недели они перешли на «ты», а через два месяца совместных вахт Сандро перестал стесняться и начал говорить вещи, доселе Мышлаевским не слышанные. В одной из таких бесед мичман объяснил, почему отказался от привилегий члена царской семьи.
– Главное в России – это чин. Такого понятия нет ни в одном европейском государстве. Петр учредил табель о рангах, и с тех пор чин едет перед человеком. Мой дед Николай тоже немало приложил к тому усилий. Дух чинопочитания пронизывает всю российскую жизнь насквозь, как вертел пронизывает барашка на огне. У нас ведь даже женщины наряжаются согласно табелю о рангах. У генеральш один фасон платьев, у жен майоров – другой, бригадиров – третий.
– Сандро, но табель о рангах не распространяется на членов царской семьи, – прервал его Мышлаевский.
– Я не хочу поблажек! – с жаром воскликнул юноша. – Дед Николай добавил России тридцать лет испуга. Вместе с табелью о
