Снег забивал глаза, уши. В двух шагах ничего не видать. Пальма покрутилась у ворот. Сбегала за контору, проверила, цела ли кость, которую накануне закопала в сугроб. Вернулась в комнату и — о ужас: на овчине ползали только два щенка!
Пальма метнулась под кровать, вскочила на нее, с кровати на стол. Опрокинулся и грохнулся на пол самовар, разбилась чашка. Пальма хотела прыгнуть в окно, догнать негодяя, укравшего детенышей. Но испугалась за оставшихся двух, — вдруг без нее и этих унесут. Она легла к ним, затолкала их под себя. Дрожа всем телом от негодования, ждала хозяина. Ей казалось, он, узнав о случившемся, заволнуется, закричит и поможет ей найти щенят. Но Игнатьич спокойно вошел в комнату с помойным ведром в руке. Поставил ведро в угол. Молча поднял самовар. Молча стянул валенки. Погасил свет. Лег спать, не раздевшись, покрывшись полушубком.
Несколько дней Пальма тосковала. Ничего не ела. Исхудала очень. Потом стала забывать о пропавших щенках. А когда кончились морозы, унеслись куда-то метели, дни стали длинней, ночи короче, а солнце уж припекало вовсю, — в комнате с утра до вечера стояло веселье. Щенки подросли, покрылись густой, мягкой шерстью. Толстые, потешные, играли друг с другом, с матерью, с валенками Игнатьича. Наиграются, поедят и спят. Проснутся, поедят и снова играют. Оба одинакового цвета — серые. Игнатьич каждого из них звал одним именем — Серый.
Пальма по-прежнему днем из комнаты не уходила. Щенят даже к порогу не подпускала. Стоило подбежать им к двери, она хватала их за шиворот, уносила в угол.
Однако со временем ей пришлось изменить своему правилу: стала убегать днем из комнаты. Щенки подросли, зубы у них тоже выросли. Оба уже ели мясо, глодали кости. Но продолжали сосать мать. У нее же молоко кончилось. Щенки не понимали этого, сердились, кусали соски. В комнате спасения ей не было. Она и стала бегать за контору, где никто не бывает. Ляжет у завалинки, греется под лучами солнца.
Как раз в это время и стал появляться во дворе бойни новый человек маленького роста. С большой школьной сумкой на боку, зеленоглазый, курносый, он приходил после часа дня, когда в школе кончались уроки. Это был сын бухгалтера бойни, двенадцатилетний Васька. Подолгу топтался он возле ворот, Слонялся от цеха к цеху без всякого дела, постоянно бросая косые взгляды на крыльцо Игнатьича. На Ваську никто не обращал внимания. Но однажды Пальма, выйдя на крыльцо, поймала своими глазами взгляд его зеленых глаз. Что-то недоброе учуяла она. Шерсть на ее загривке поднялась, зубы оскалились. Васька шмыгнул за угол конторы. Пальма вернулась в комнату, снесла щенят в угол. Легла, загородив их своим телом от двери, не понимая, какая может грозить опасность. И с этого дня, если Васька был во дворе, она из комнаты не уходила.
Но вот однажды Игнатьич решил сполоснуть на речке половик. Скатал его, сунул в ведро. Взял ведро и пошагал к реке.
Погода стояла чудесная: светило солнце, ветер не дул. Тепло и спокойно вокруг. Одни воробьи бойко шумели на навозных кучах. Пальма стояла у калитки. Огляделась и побежала за хозяином. Но беда в том, что она никогда не смотрела на окна. И не заметила, что из одного окна конторы за ней следят два зеленых глаза. Это был Васька.
Едва Игнатьич и Пальма спустились к реке и берег скрыл их, Васька вылетел из конторы, ворвался в комнату Игнатьича, схватил одного щенка, сунул его за пазуху и бросился вон со двора. Серый даже взвизгнуть не успел от неожиданности, даже не соображал, что произошло… Когда же испугался, завизжал, Васька уж находился на другом конце поселка. Вскочил в один из дворов, запер за собой калитку. Перевел дух и утер пот со лба.
Во дворе был сарай. В углу стоял ящик, обитый сверху металлической сеткой. Серый очутился в нем.
Что за жизнь наступила для щенка! В ящике было темно, холодно. С боков и вверху свистел по ночам холодный ветер. И три дня подряд Серый скулил — звал мать. Ничего не ел. Васька приносил ему хлеб, молоко, суп. Серый не прикасался к еде. Васька брал его на руки, носил по сараю, гладил, приговаривая:
— Серенький, почему ты не ешь? Почему? Ну, давай поедим.
И он заталкивал ему в рот хлеб, кусочки вареного мяса. Серый выталкивал языком все обратно.
Возможно, он заболел бы от голода и сдох бы. Но как-то Васькина мать выбросила на помойку кухонные отходы, и среди них оказались кусочки сырого мяса. Серый в это время сидел за сараем и горевал. У него уж и тогда был отличный нюх. Учуяв запах мяса, он прокрался к помойке. Съел найденные кусочки.
Мать Васькина заметила это. Сообщила сыну. И в тот же день Васька так накормил Серого мясом, что у щенка разболелся живот.
Васька был обыкновенный мальчишка, каких много в любом городе, поселке. В любой деревне. И учился он хорошо. Но он совершенно не знал, как надо обращаться с собаками. Особенно со щенками. Взять же в библиотеке книжку, почитать об этом он не догадался. А может, ленился читать. Или был уверен, что воспитывать собаку — дело пустяковое.
Прежде всего начал он учить Серого служить. Станет посреди сарая, вытянет перед собой руку с кусочком мяса и твердит:
— Служи, Серый, служи!
Серый и смотреть-то вверх еще не умел. Его интересовало только то, что лежит на земле. Не понимал, что от него хотят. Старался удрать куда-нибудь подальше от грубого Васькиного голоса. Васька сердился, трепал щенка за уши и твердил:
— Слушай хозяина! Слушай хозяина! Служи!
Специально не кормил его перед уходом в школу, чтобы к полдню Серый оголодал и становился на задние лапы. Потом Васька надел на него ошейник из толстого ремня. К ошейнику привязал цепь, валявшуюся на огороде. Цепь ржавая, толстая и очень тяжелая. Серый сдвинуть с места ее не мог. Васька таскал его на этой цепи по двору, науськивал на кур, на кота.
— Фас, Серый, фас! — кричал он грозно, страшно тараща свои зеленые глаза.
Еще делал так. Потычет в нос Серого своим грязным носовым платком, спрячет платок в дрова. Таскает вокруг этого места щенка и кричит:
— Ищи, Серый, ищи! Кому говорят, — ищи!
Серый злился. Один раз даже цапнул Ваську за палец, и Васька отстегал его хворостиной.
Когда кончились занятия в школе, жизнь
