Город спал, досматривая свои тревожные сны. И Ивану Ивановичу стало так одиноко и жутко посреди этой мертвой улицы, что он перешел на быстрый шаг, а потом попытался и бежать. Но дыхание его тут же сбилось, сердце заколотилось, и он, чтобы не упасть, остановился, пережидая острую боль в груди и под лопаткой.
Нет, ты, Иван Иванович, уже не бегун. Тебе только старческим шагом шкандыбать. И это в шестьдесят, которые ты еле перевалил. Какие глупости его занимают! «Сейчас не о тебе, старый, речь, — оборвал он себя. — Надо скорее туда, где ждут твоей помощи молодые».
И он стал с тоскою оглядывать улицу, выбежал на ее середину и заспешил к пустынному перекрестку, где в призывном мигании желтого света светофора теплилась хоть какая-то жизнь. Переводя дух, он стоял под светофором, ожидая машины, но огни фар промелькнули где-то далеко в переулке, потом они появились слева, мелькнули за деревьями темного сквера и, высветив цветочную клумбу, скрылись за громадой дома.
Иван Иванович смотрел на темные, пустые глазницы окон в домах и только в одном из них увидел свет. «Там тоже что-то случилось, — подумал он, — человеку плохо. Сколько же разлито горя по земле… А может, просто проснулся и заплакал ребенок?» Он пошел по улице дальше и вдруг услышал нарастающий гул. Оглянулся. Его нагонял автобус с ярко горевшими в салоне огнями. И в груди Ивана Ивановича сразу потеплело от этого света. Он рванулся ему навстречу, распахнул руки, словно хотел задержать мчавшуюся на него машину. Автобус, взвизгнув тормозами, увернулся от него и, проскочив еще метров двадцать, остановился, Иван Иванович, размахивая руками, побежал.
— Ты что, отец, под машину бросаешься? — опустив стекло, крикнул шофер. — Жить надоело?
— Несчастье у меня, сынок. Человек погиб… Там, на новостройке… Мне туда надо…
Тяжело вздохнув, открылись двери, Иван Иванович вошел в автобус, и шофер, спросив, куда ехать, погнал машину. За всю дорогу они не проронили ни слова. Не поворачивая головы, шофер отчаянно гнал машину и только, когда подъезжали к месту, спросил:
— А кто погиб-то? Молодой?
— Молодая, — очнулся Иван Иванович, — невестка моя… Тридцать шесть ей.
— Гибнут больше молодые, — горестно вздохнул шофер и отстранил от себя руку Ивана Ивановича, в которой он держал деньги. — Ты крепись, отец…
А Иван Иванович, уже соскочив с подножки автобуса, высматривал окна квартиры сына на пятом этаже. Два окна выходят во двор, одно из кухни, другое из комнаты Антона. Иван Иванович искал эти окна. Однако света в них не было.
Вбежал в подъезд. «Слава богу, лифт работает». Вскочил в кабину, сердце чуть не выпрыгивает, а ноги ватные. На звонки не отвечают, толкнул дверь — открыта. В коридоре горит свет, в комнатах везде темно.
— Антон? Антоша? — тихо позвал Иван Иванович и, не раздеваясь, осторожно прошел в квартиру. Тишина, только в ванной хрипит и звонко капает вода из крана…
Заглянул в комнату Антона, включил свет. Никого. Постель разобрана. Вновь позвал Антона, а затем уже почти прокричал:
— Живые кто есть?
Та же тишина. Иван Иванович шел по квартире и везде включал свет. Тревога его росла, свет, горевший теперь повсюду, резко бил в глаза. Он еще раз обошел все три комнаты, заглянул на кухню, но и там никого не обнаружил. В гостиной еще не выветрился запах табака, спиртного, еды и людей, которые, видно, ушли отсюда недавно.
Что же здесь произошло? Куда все подевались?
На кухне в раковине недомытая посуда, в гостиной неубранный стол с фужерами и рюмками недопитого вина и водки. «Ушли провожать поздних гостей? И почему квартира настежь?» Вопросы волнами катили на него, а он не знал, что ему делать дальше, куда еще бежать. И вдруг вспомнил про телефон, заспешил в коридор, к вешалке, где стоял аппарат. Трубка лежала не на рычаге. Нажал рычаг, работает. Куда звонить? В милицию? В «скорую»? Нет, я же обещал Маше. А что скажу ей? Что?
Иван Иванович стоял с трубкой в руке, придерживал пальцами рычаг аппарата и не мог решить, как ему поступить. Наконец, заставил себя позвонить жене и уже стал набирать номер, как вдруг услышал слабый стон. Показалось? Положил трубку. Тишина, только звонкие капли воды из крана. Снял трубку, и опять тихий, сдавленный стон, теперь уже отчетливый. Он шел из спальни.
Но ведь он был там. Вошел в спальню, стон оборвался. Постель не разобрана, лишь чуть спущено к полу покрывало. Иван Иванович обошел кровать и вдруг увидел, что из-под спущенного покрывала, которое свисало на пол, виднелась нога. Сделал шаг, поднял покрывало: на полу, на коврике, свернувшись калачиком, лежала Наташа. Руки Ивану Ивановичу не повиновались, он не мог заставить себя дотронуться до ее замершего тела. Лица невестки не видно, голова под кроватью. Как же она оказалась здесь? Видно, от холода потянула с кровати на себя покрывало.
Иван Иванович опустился перед Наташей на колени, но все еще боялся дотронуться до нее, и вдруг она издала тот слабый стон, который слышался в коридоре, и он сразу подхватил ее худое, легкое тело и положил на кровать. Положил на спину, но ноги ее все так же были согнуты в коленях, и ему пришлось силой распрямить их.
— Наташа! Наташа!.. — шептал он. — Что с тобою? Где Антоша и Михаил? Почему ты здесь?
Невестка не реагировала на шепот, ее тело не отвечало на прикосновения его рук, но он видел, что Наташа жива, хотя и не слышал ее дыхания, а только ощущал резкий спиртной запах, который толчками пробивался из полураскрытого рта. Пульса не было, он прислонил ухо к ее груди и услышал далекие, еле пробивающиеся тоны сердца.
— Наташа, Наташа, — продолжал в шепоте дрожать его голос. Иванов потряс ее за плечи, стал хлестать по щекам. — Наташа, очнись…
Лицо землисто-серое, от носа к подбородку и шее темная полоска застывшей крови. «Кровь испугала Антона, — подумал Иван Иванович, — что же с ней случилось?» Но этими вопросами он только отдалял то главное, в чем боялся признаться. «Бедная Наташа, она опять не смогла удержать себя… Какое же несчастье! Как же так? Она не сдержалась, а Михаил не помог ей…»
Иван Иванович с болью смотрел в серое, без признаков жизни лицо Наташи, и ему захотелось закричать: «Да что же ты сделала с собою! На кого ты стала похожа? Боже, Наташа, от тебя же, красавицы, нельзя было отвести глаз. А теперь старуха в тридцать шесть… Наташа, Наташа…»
Иван Иванович отвернулся и, не вытирая слез, побрел из комнаты через коридор
