сочинений занимательности и увлекательности романов Вальтера Скотта. Талантливо написанные труды французских историков эпохи Реставрации вполне соответствовали этому требованию. Вот почему их книги обрели не только статус значимого факта историографии, но и стали заметным явлением истории культуры. Публичных библиотек в это время было крайне мало. Человек, желающий прочесть книгу, должен был ее купить, поэтому читательский успех практически любой книги был неотделим от ее коммерческого успеха. А книги по истории не были ни общедоступными, ни дешевыми. Их покупали образованные и состоятельные люди, диктовавшие свои вкусы книжному рынку. Вспомним Евгения Онегина:Он рыться не имел охоты В хронологической пыли Бытописания земли: Но дней минувших анекдоты От Ромула до наших дней Хранил он в памяти своей[13].
Стремление читателей узнать что-либо новое о своем прошлом нередко выливалось всего лишь в праздное любопытство — в мелочный интерес ко всяким, даже не существенным, но обязательно пикантным подробностям былого. На книжном рынке сформировался устойчивый читательский спрос на различного рода записки участников и очевидцев закулисья крупных исторических событий. Интересовались читатели и сенсационными жизнеописаниями великих людей, содержащими подробности их частной жизни. Спрос рождал предложение. Появились многочисленные подложные мемуары и литературные мистификации. К их числу относятся упоминаемые Пушкиным так называемые Записки парижского палача Самсона (Сансона), в действительности написанные группой французских писателей, среди которых был и Бальзак. (Чтобы получить исчерпывающую информацию о том, как создавались такие книги, достаточно перечитать романы Бальзака «Шагреневая кожа» и «Утраченные иллюзии»[14].) Интерес читателей был настолько сильным, что издатели не боялись рисковать, когда заходила речь о литературе подобного рода. Они платили не только номинальному автора мемуаров, но и оплачивали труд того, кто записывал нередко бессвязные рассказы очевидца, облекая их в изящную литературную форму. Это было особенно характерно для Франции, однако и в России мемуарист постепенно превращался в непосредственного участника литературного процесса и нередко предпринимал свой труд в надежде получить авторский гонорар[15].
Так, желая поправить бедственное материальное положение, участница наполеоновских войн и первая в России женщина-офицер Н. А. Дурова написала свое первое и самое знаменитое произведение — «Записки кавалерист-девицы». Уверенность в успехе предстоящего издания была у Надежды Андреевны столь сильна, что она решила заинтересовать своей рукописью самого Пушкина, с которым даже не была лично знакома. Обращаясь к Пушкину с предложением купить записки «русской амазонки», отставной штабс-ротмистр Дурова не скрывала, что, желая получить за них денежное вознаграждение, она тем не менее рассчитывает не только на авторский гонорар, но и на серьезное редакторское участие издателя «Современника» в публикации рукописи[16]. Примечательно, что Пушкин посчитал дело выгодным. «За успех, кажется, можно ручаться. Судьба автора так любопытна, так известна и так таинственна, что разрешение загадки должно произвести сильное, общее впечатление»[17]. Пушкин, желая привлечь к «Современнику» новых подписчиков, опубликовал во II томе своего журнала за 1836 год «Записки 12-го года» — сокращенный вариант мемуаров Дуровой. О том, какие надежды возлагал сам издатель журнала на эту публикацию, говорит красноречивая фраза из его письма жене от 11 мая 1836 года: «Что записки Дуровой? пропущены ли Цензурою? они мне необходимы — без них я пропал»[18]. Пушкин, не желавший потакать низменным вкусам читателей, вынужден был, однако, считаться со сложившейся уже не только в европейской, но и в русской культуре ситуацией: читатель жаждал сенсационных, исторических материалов, позволяющих приобщиться к загадкам и тайнам недавнего прошлого. Это отлично осознавал любой потенциальный автор мемуаров. В этой связи просто необходимо вспомнить следующий эпизод.
3 июня 1834 года в Петербурге князь Вяземский угощал друзей обедом. Обедали недавно пожалованный званием камер-юнкера Пушкин, воспитатель наследника Жуковский, отставной генерал-лейтенант Денис Давыдов и действующий генерал Павел Киселев. Все присутствующие, несмотря на разницу в чинах, были давно и коротко знакомы друг с другом. Генерал-адъютант и генерал-лейтенант Киселев, лишь 8 мая прибывший в столицу из Ясс, находился в центре внимания собравшихся. Еще не прошло и двух месяцев после того, как Киселев по собственной просьбе был уволен от должности полномочного председателя Диванов княжеств Молдавии и Валахии, занимаемой им с 4 октября 1829 года. «Много говорили об его правлении в Валахии»[19]. После окончания Русско-турецкой войны 1828–1829 годов княжества Молдавия и Валахия были оккупированы русскими войсками, которыми командовал генерал Киселев. Он же более четырех лет возглавлял и гражданскую администрацию обоих княжеств. Благодаря энергичной деятельности Киселева произошла «европеизация» Дунайских княжеств: был выработан «Органический Регламент», представляющий собой нечто вроде конституции, и приняты меры к уничтожению крепостного права. «Так Россия одним ударом завоевала магнатов Дунайских княжеств и стяжала одобрительные рукоплескания либеральных кретинов всей Европы»[20]. Это был пик политической карьеры генерала, получившего европейскую известность. В пушкинском дневнике появилась весьма выразительная запись: «Он, может, самый замечательный из наших Государственных людей…»[21]
Именно в этот момент Киселев встретился со своим давним сослуживцем, за десять лет перед этим командовавшим пехотной бригадой во Второй армии, начальником Главного штаба которой в те годы был Киселев. Генерал поведал друзьям об этой встрече. Все собравшиеся на обеде у князя Вяземского хорошо знали этого человека — генерал-майора Дмитрия Бологовского (Болховского), который последние десять лет «состоял по армии» и лишь в январе 1834 года вышел в отставку. Пушкин сблизился с ним во время кишиневской ссылки; в доме хлебосольного бригадного генерала «Александр Сергеевич часто обедал, вначале по зову, но потом был приглашен раз навсегда. Стол его и непринужденность, умный разговор хозяина, его известность очень нравились Пушкину…»[22] Между ними установились доверительные отношения, и генерал даже читал поэту свои записки. Вот почему Пушкин зафиксировал в дневнике красноречивый диалог Бологовского с Киселевым. «Генерал Болховской хотел писать свои записки (и даже начал их; некогда, в бытность мою в Кишиневе он их мне читал). Киселев сказал ему: Помилуй! да о чем ты будешь писать? что ты видел? — Что я видел? — возразил Болховской. — Да я видел такие вещи, о которых никто и понятия не имеет. Начиная с того, что я видел голую жопу Государыни (Екатерины II-й, в день ее смерти)»[23].
Нескрываемое удивление Киселева легко объяснимо: хотя Киселев и был на 13 лет моложе Бологовского, он давно уже
