белого жеребца и громко отдал приказ:
— Каждому, кто выпьет воды у волхва — тридцать ударов кнутом! Доберёмся до переправы через Высокие Броды, там утолите жажду и напоите коней. Вперёд!
Военная колонна двинулась дальше, с сожалением покидая гостеприимную деревеньку и изнемогая от жажды.
Берендей обождал пока князь и бояре удалятся, на его губах по прежнему играла мягкая, едва заметная улыбка. Он спокойно поднял с земли ковш, отряхнул влагу со своих одежд и удалился в направлении храмового двора.
За околицей деревни распростёрся засаженный люцерной луг, на котором мирно паслись пёстрые коровы. На краю луга стояла старая покосившаяся лачуга. Крыша её была из старой, местами прогнившей, соломы, а щербатое крыльцо скрипело ступенями при каждом шаге, так будь-то вот-вот было готово развалится. Крошечный дворик, по которому сонно слонялась одинокая хромая курица, украшала высокая и крепкая сосна. Зелёной стрелой устремилась она ввысь, по-матерински раскинув разлапистые, пушистые от длинных игл, ветви над убогим жилищем деревенского лаптевяза, вдовца и пьяницы Овсея и его сына семнадцатилетнего Гордея.
К сосне была приставлена грубо сколоченная лестница и не спроста. На крепкой нижней ветке, как две неугомонные белки, поджав ноги и вытянув шеи, сидели два юноши: Гордей и его друг детских забав, сын старосты Белых Лип, Любомир.
Юноши восторженно наблюдали за проходом войска через деревню и спорили.
— Ну что, решился? Идёшь? — с азартом спросил друга Гордей.
— А ты? — ответил вопросом на вопрос Любомир.
— Конечно, иду! — воскликнул Гордей. — Я прославлюсь в первом же сражении. Посмотрим, как тогда заговорят старейшины!
— Что скажешь, Любомир, пойдём вместе?
Был Гордей высок и крепок. Из-за непутёвого отца пришлось Гордею работать батраком в полях односельчан с самого юного возраста. Много тяжелой работы, простая, но сытная пища, вылепили его тело мощным и мускулистым. Кожа от бесконечного пребывания на солнце задубела от солёного пота и приобрела бронзовый цвет. Вот только постоянные ссоры с отцом из-за пристрастия Овсея к браге, и снисходительно-презрительное отношение деревенских, сделало Гордея нелюдимым, вспыльчивым и грубым. Единственный кто мог рассчитывать его искреннюю улыбку, был Любомир.
Услышав предложение друга, Любомир скривил пухлые губы, скучающим взглядом он провожал отряд пеших воинов, огибавших поле. Всё его естество от лица, до белых холёны рук будто говорило "ну, не знааааю…"
Прочитав сомнения на лице друга, Гордей поник, начал ощипывать хвою с сосновой ветки под ногами. Вздохнул:
— Ясно, ты обязан помогать матери и жениться на Маженне.
— Ну… — попробовал возразить Любомир.
— Обо мне отец горевать не будет, а тебе не стоит идти. Отправлюсь один. — Гордей начал спускаться по лестнице вниз.
— Гордей! Постой, Гордей! — попытался остановить его друг.
В этот момент из лачуги вышел заспанный и лохматый Овсей.
— Вы только посмотрите на этого олуха! — брюзжание Овсея разнеслось по двору, вместе с крепким запахом перегара. — Опять взобрался на дерево, вместо того что бы работать? Видно мать твоя, в тайне, согрешила с диким котом, раз мой сын только и делает, что прохлаждается на ветке этой проклятой сосны, пока я умираю от жажды! Вот клянусь всеми богами, однажды я возьму свой топор и срублю это треклятое дерево!
Овсей замахнулся на сына тяжелым кулаком, но пьяные ноги не слушались его. Одна нога запнулась за другую, да и крыльцо, скрипнув, услужило — Овсей покатился по двору до смерти испугав хромую курицу. Оглушительно ругаясь на все лады, он попытался подняться, но хмель в голове сделал его неуклюжим, сдавшись, лаптевяз раскинул длинные жилистые ноги в пыли и удивлённо изрёк:
— Что? И белоручка Любомир здесь?
Стыдливо пряча лицо, сын старосты слез с дерева.
— Ну, я и Гордей, мы это… — промямлил парень, но оглядев двор он понял, что Гордея уже и след простыл. — Ладно, я пойду, дядька Овсей, меня наверное мать ищет.
— Увидишь этого негодника, Гордея, скажи, что домой может не заявляться! Увижу, удушу, щенка! — грозно рыкнул Освей поднимаясь на четвереньки.
Тем же вечером, когда жара немного спала, а мелкие компашки принялись роем виться над цветущими под окнами домов мальвами, Любомир встретился с Маженной. Девушка ждала его у ворот храма, под дубом.
Взявшись за руки, они медленно пошли по дороге вдоль поля.
— Послушай, Маженна, — начал Любомир. — Ты же моя невеста, так?
Маженна быстро взглянула на Любомира и опустила голову ещё ниже, на её круглых щёчках, как и всегда, когда речь заходила о предстоящей свадьбе, заиграл румянец.
— Да. — едва слышно произнесла девушка.
— А если, только представь, ну если я уйду на год, что ты будешь делать?
Любомир остановился выпустил девичью ладошку из своей, подбоченился.
— Будешь меня ждать?
— Маженна не понимая захлопала ресницами, они у неё были длинные и пушистые, и такие же золотые, как усики у спелого пшеничного колоска.
— Ждать? — переспросила девушка. — Куда ты уходишь, Любомир?
— Я? Я никуда не ухожу! Я говорю "если". - стушевался юноша.
Маженна положила ему руку на плечо, заглянула в серые глаза.
— Я буду ждать. — её голос был полон нежности. — Год, два, а понадобиться то и вечность.
— Правда?! — воскликнул Любомир и обнял девушку.
— Ты, что, уходишь на войну? — Маженне только исполнилось пятнадцать, а она уже была проницательна не по годам.
— Нет! Никуда я не ухожу!
Конечно, это была ложь.
— Неправда! Гордей уговорил тебя! — воскликнула Маженна. — Не надо, Любомир, не уходи, прошу! А что будет со мной?
— Я просто проверял твою любовь, глупышка!
Любомир сделал вид, что всё сказанное не более чем шутка, но Маженна всё поняла. Она схватила юношу за руки и стала умолять:
— Любомир, милый, не уходи! Я так боюсь, что с тобою случиться, что-то плохое, если ты уйдешь! Я этого не переживу!
— Успокойся, глупенькая моя! — объятия их стали крепче, а голос Любомира мягче, он поцеловал Маженну в русую макушку. — Как я могу тебя оставить, бедная моя сиротка?! Ведь кроме меня и моей матери у тебя никого нет! Берендей не в счет.
Маженна подняла лицо, её глаза были влажными от слёз, милые веснушки покрывали курносый носик пуговку и Любомир опять подумал, что нет в деревне девок красивее его невесты.
Крепкий поцелуй примирил влюблённых и они заговорили о том, как здорово будет этой осенью сыграть свадьбу.
Ранним утром следующего дня, когда первые лучи рассвета позолотили листья орешника разросшегося вдоль берегов спускавшегося с гор ручья, над долиной пронесся гулкий звон храмового колокола.
— Бам- бам-бам.
Этот звук бередил сердце, заставляя его трепетать в груди Гордея. Не легко было юноше собрать необходимые для похода вещи. На Гордее была та же, что и
