class="p1">Гарольд не знал и не особенно интересовался. Он разворошил кротовую нору уже почти на целый ярд и продолжал увлеченно копать.
– Сегодня день Трафальгарской битвы, – продолжала Селина, словно в трансе. – Трафальгарская битва! И всем наплевать!
Что-то в ее голосе заставило Гарольда понять, что он ведет себя неподобающе. Он не мог сказать, что именно, но, все же, оставил в покое нору и изобразил на лице вежливое внимание.
– Вон там, – продолжала Селина, пристально всматриваясь в старую дорогу, – там ездили почтовые кареты. Мне дядя Томас рассказывал. Люди привыкли наблюдать, как кареты проезжают мимо, иногда они привозили почту. Но, однажды утром, обычным утром, сначала появилось облако пыли, а потом промчалась карета. Вот тогда они и узнали! Ведь вся карета была украшена лавром, сверху донизу! И кучер был увенчан лавром, и охрана, скакавшая рядом! Тогда-то они и узнали!
Гарольд слушал в почтительном молчании. Он бы с большей радостью поохотился на крота, но тот, наверняка, был уже далеко, если не дурак. Гарольд обладал природным чутьем джентльмена, основное достоинство которого не подавать виду, даже если тебе смертельно скучно.
Селина поднялась на ноги и беспокойно прошлась взад-вперед, как ходят по палубе.
– Неужели мы бессильны? – выпалила она. – Он стольким пожертвовал ради нас! Почему же мы ничего не делаем?
– Кто? – кротко спросил Гарольд.
Не имело смысла дальше разорять нору. Крота давно и след простыл.
– Как кто, Нельсон, конечно, – ответила Селина, беспокойно оглядываясь в поисках решения.
– Но он… он же умер! – озадаченно произнес Гарольд.
– Ну и что с того? – парировала сестра. Она металась словно лев в клетке.
Гарольд был просто ошеломлен. В случае со свиньей, например, чей последний крик замер вдали, он считал главу завершенной. Какими бы веселыми ни были каникулы Эдварда, эта свинья в них участвовать не будет. А теперь ему дают понять, что с переходом в мир иной ничего особенно не меняется! Похоже, что ему придется пересмотреть свои взгляды.
Мальчик присел на корточки и обратил взор в сторону сада, словно искал там ответа на вопрос. И тут он разглядел тонкую струйку дыма в неподвижном осеннем воздухе. Садовник подмел опавшие листья и теперь, в невольном священнодействии, приносил их в жертву богине желтых оттенков и приближающихся холодов, которая неспешно парила над землей в этот золотой полдень. Гарольд тут же вскочил и бросился бежать. Он позабыл обо всем не свете: о Нельсоне, свинье, кроте, предательстве Ларкина и странных терзаниях Селины. Он увидел огонь, настоящий огонь, а играть с ним намного веселее, чем возиться в воде или перекапывать поверхность планеты. Стихия огня – лучшее, чем обеспечил этот мир здравомыслящих людей.
Селина осталась на месте. Она сидела, уперев кулаки в подбородок, и ее мечтания кружились и уплывали вверх вместе со струйками дыма. Когда быстроходные сумерки короткого осеннего дня легко шагнули в сад, прыгающие и растворяющиеся в дыму красные язычки огня стали более заметны. Гарольд маячил впереди, то набирая огромные охапки листьев, то энергично забрасывая их в огонь. Перед внутренним взором Селины вился совсем другой дым – дым вокруг мачт и корпусов боевых кораблей, дым, поднимающийся после грохочущего и разносящего все в щепки взрыва. Она слышала крики бегущих на абордаж матросов, хрип канонира, заряжающего пушку. И сквозь этот дым, как сквозь разорванную завесу, она, наконец, разглядела лучезарный образ Победителя, увенчанного славой идеальной смерти, чей дух твердым шагом уходил в эфир, где обитают Бессмертные. Сумерки окончательно превратились в темноту, когда Селина поднялась и медленно направилась к манящему огню. Что-то в ее походке напоминало походку жрицы, а в глазах ее загорелся странный фанатичный огонь.
Листья к тому моменту уже сгорели, и Гарольд бросил в огонь сухие ветки дрока. Их с треском поглощало пламя.
– Принеси еще палок, – приказала Селина, – опилки, дрова – все, что найдешь. Слушай, в огороде куча подпорок для гороха. Выдерни сколько сможешь и принеси, потом сходишь еще!
– Подожди… – удивленно начал Гарольд. Он живо представил ярость садовника при виде разоренного огорода.
– Принеси их, скорее! – крикнула Селина, нетерпеливо топнув ногой.
Гарольд побежал, он привык слушаться старших, так он был воспитан. Однако, глаза его округлились от удивления, и он всю дорогу разговаривал сам с собой, так он был потрясен.
Подпорки явно улучшили ситуацию: огонь уже не тлел, а горел вовсю, все больше напоминая настоящий костер. Гарольд, вначале испуганно молчавший, теперь прыгал вокруг пламени и радостно вопил. Селина смотрела на все это, мрачно нахмурив брови, она по-прежнему была недовольна.
– Сможешь найти еще палок? – спросила она. – Сбегай, поищи. Достань из сарая ненужные корзины, циновки. Сломай старый деревянный парник, в который Эдвард запихнул тебя, когда мы играли в разведчиков и Могикан. Подожди! Придумала! Я знаю, что делать, пойдем.
Неподалеку стояла теплица – особая гордость тети Элизы, с неохотой одобренная садовником. К ней был пристроен сарайчик, в котором хранилось топливо, необходимое для розжига камина, нам запрещено было притрагиваться к нему. Именно туда и направилась Селина. Гарольд безропотно следовал за ней, готовый после кражи подпорок к любому преступлению. Он только периодически щипал себя, чтобы убедиться, что не спит.
– Возьми немного угля, – коротко приказала Селина без лишней болтовни и споров. – Вот корзина. А я понесу дрова!
Через несколько минут уже не осталось сомнений, что из тлеющей ерунды выйдет настоящий костер. Селина, словно вакханка, с непокрытой головой и растрепанными локонами, утратившая весь лоск изысканной леди, бродила вокруг полыхающих, ею же сворованных дров, и тыкала в них подпоркой с огорода. Тыкала и бормотала: «Я знала, что это в наших силах! Знала, что мы сможем сделать хоть что-то!»
Садовник ушел домой пить чай. Тетя Элиза уехала по делам и должна была вернуться очень поздно, и этот дальний конец сада не просматривался ни из одного окна. Поэтому костер в честь Нельсона полыхал весело и беспрепятственно. Крестьяне, заметившие издалека пламя, проворчали что-то вроде «опять чертенята безобразничают» и отправились за пивом. Им даже в голову не пришло, какой это день, никто из них и не вспомнил адмирала, благодаря которому они по-прежнему платили за свое пиво честными английскими пенсами. Испуганные кролики повыпрыгивали из нор и пустились наутек, сверкнув на прощание белыми хвостиками; птицы взволнованно порхали среди ветвей или ускакивали по земле куда-нибудь в более безопасное место. Но, ни одна птица, ни один зверь не вспомнили о герое, чей подвиг позволил им все так же вить гнезда из конского волоса или мха в безопасности, под сенью Британского флага, и благодаря которому существовал английский охотничий закон, сохранивший так много звериных жизней. Никого это, похоже, не волновало. Перед жертвенным костром Селина стояла в полном одиночестве!
Хотя, возможно, и не в полном. Рев огня привлек внимание некоторых звезд, и они осторожно выступили вперед на необъятной поверхности небосвода. Они смотрели вниз сперва с недоумением, потом с интересом, а вскоре с согласием и радостью. Они-то понимали, что к чему. Среди них имя героя звучало часто, жизнь его была музыкой, под которую они танцевали, он был для них близким другом, товарищем. Поэтому они смотрели, мигали и вновь смотрели, звали отставших братьев присоединиться к ним и любоваться вместе.
«Что в нашей жизни лучше опьяненья?»5 Селине, после недолгой эйфории, пережившей восторг настолько ярко, насколько позволяла наша тусклая действительность, пришлось ощутить и неизбежную горечь пробуждения, едва догорели угли и пред нею предстала взбешенная тетя Элиза. Неприятней всего для сестры оказалось не то, что ее сразу же разжаловали до обыкновенного матроса и заклеймили, как человека, которому больше нельзя доверять, даже по сравнению с Эдвардом, находившемся в безопасности, в школе, и мной, за чьим воспитанием тетушка следила самолично; ее не расстроило и то, что карманные деньги больше не будут
