старается от скуки… А, вспомнил! У Моисеича нет! С жидом пойду хоть на две войны, не пропадем!
– Приказ евреев не призывать! – четко доложил военком. – Тем более он у нас один остался. Достояние! У Патриархии четкое решение на сей счет!
– Евреи вам дороже русских?! – возмутилась Нюрка. – Не жаль вам русского мужика… Или Моисеич занес вам сберкнижку, вместо охранной грамоты?!
– За клевету и посадить можно, – предупредил военком Прыгучий.
Нюрка слегка притихла, запахнула поглубже разошедшиеся полы халата, дабы ложбину между пудовых грудей прикрыть.
Коротко пронаблюдав за этим действием, Пышкин взволновался, в штанах зампреда слегка напряглось и он про себя почти сердцем заматерился, как истинный литератор представляя, что кабы не война, он бы к Нюрке… И враз понял, что война на руку, на руку родная: Иван в блиндаж – а он к Нюрке, дабы полежать щекой на ее могучих чреслах и помять сдобу бабьих грудей, разрядиться и успокоится на время… Чуть в пляс не пустился по такому выводу.
Те же похотливые картинки взволновали и военкома Прыгучего И.И. Он заметил реакцию руководителя колхоза Пышкина, но сказал себе: мы не гордые, будем месить Нюркину плоть в очередь.
В это время настроение гегемона Иванова резко изменилось, лицо ощерилось как у загнанного лиса, и он, брызгая похмельной слюной, заорал Нюрке в самое лицо, что кабы не ее пустобрюхость, то нежился бы Иван Иванов под августовским солнышком пьяненький и в ус не дул!
Страшно ни тогда, когда мужики насмерть дерутся, а когда здоровенная баба избивает тщедушного мужа. Тихо, без криков – только ухает при каждом попадании кулака по мордасам, словно дрова рубит:
– Ухх!
Иван почти не уворачивался от побоев, даже когда упал под их натиском на пыльную землю, прямо в куриный помет лицом, но здесь спохватились и военком, и Пышкин, бесстрашно бросившись мужику на помощь, понимая, что если Нюрка что-то, упаси господи, сломает мобилизуемому, то плану по набору пламенных бойцов на войну грозит невыполнение.
– Стрелять буду! – истошно заорал военком, но, получив в ответ Нюркиным кулаком в нос, в мгновение залился кровью. И на лбу ссадина кровоточит, и из носу кровавая Ниагара.
Конечно, человек полагает, а Господь располагает…
В эти мгновения драки на поселок городского типа при Лесе имени Ивана Франко под ноту «ля», переходящую в «си», упала тяжелая ракета «Ермак». Из-за этого происшествия на этом месте и секунде история поселка, история Ивана Иванова и Нюрки его жены, председателя колхоза Пышкина и военкома Прыгучего И.И. заканчивается. Смерть и переезд на небеса произошел во всем районе синхронно. Все – и люди, и звери, движимое и недвижимое – сгорело в адском огне еропкинской ракеты. Никто не спасся. Даже памятник Ленину – бронзовый – расплавился в огромную лужу.
Хотя нет, вру! Один человек все же уцелел.
Абрам Моисеевич Фельдман, держа в руке саквояж с важными вещами, уже пять часов шел по теплой августовской дороге в сторону заповеданной ему Всевышним земли. Он пел старинную еврейскую песню на идише о сладкой девушке Рахили и был светел ликом, хотя под густой бородой и пейсами разглядеть это было невозможно. А чуть позже он в который раз подумал, что никакого равенства не существует, а существовать должен лишь закон. И не только Божий, но и человеческий. Вот перед законом должны быть все равны. И ангольский сын, и монакские князья, Рокфеллеры, шейхи всех мастей, раввины и даже Ванька Иванов, русская сволота, право имеет…
Но где ж сыскать этот закон?.. И равенство невозможно, и закона, считай, нет. Но правда будет выше.
2.
Абаз родился в киргизском ауле в семь утра с минутами. Ничего особенного в рождении младенца не случилось: вытащили, обтерли – и к мамкиной сиське присосали. Нарекли мальчика Абазом в честь деда и оставили спать в юрте, где родственники новоявленного на этот свет остальной большой семьей уходили на ночь к духам.
Хотя одно событие можно вспомнить. Кто-то из семейства, а именно – Арык, дядя Абаза, казалось, туповатый житель степи, забыл в юрте открыть отдушину на ночь, и все семейство, чуть было не угорело и не осталось с духами на преждевременную вечность.
Проснулись оттого, что вообще лишенный Аллахом возможности спать неистово орал новорожденный Абаз, возвращая души семьи на места, в тела им предназначенные. За это происшествие, а именно – за спасение жизней тейпа мальчика Абаза любили, и рос он в степи вольготно, будто байский сын.
Нельзя сказать, что семья Ашрафовых жила бедно. Нет. Но и не зажиточно точно – так, крепкие середняки. Работать умели и до наступления капитализма ни у кого не одалживались.
Аул был небольшим, но стационарным, жители поселения не кочевали, вели оседлый образ жизни. Старики помнили времена советского интернационализма, когда в ауле проживали и таты, и казахи. Много кого помнили аксакалы.
Жил среди них в относительно недавние времена и русский человек Олег Протасов с женой. Мужик почти молодой, хоть и абсолютно лысый, с многочисленными вмятинами в черепе. Родом из-под Вологды, село Колья. Когда-то он был кадровым военным, но много чего знал полезного из обычных ремесел. Научил пастушье племя кузнечному делу, приволок на ослах, еще при Хруще, сломанный трактор, починил его, сам же на нем и пахал.
Но скудные киргизские земли, словно столетние старухи, в ответ на вторжение ничего не родили, пригодны были лишь для прокормления степными травами низкорослых лошадок, мелкого скота и птицы.
Протасов пробовал добывать мед, построил пасеку и уехал в Россию за пчелами-медоносами. Привез почти две тысячи особей, дюжину маток, да и выпустил в степь и сел ждать… Но ни в этот день, ни в следующий пчелы не вернулись, ни одна из добытчиц не прожужжала над чутким ухом.
И за целую неделю насекомых, кроме мух, в ауле не наблюдалось… Протасов продолжал ждать: не пил, не ел – все глядел в небеса… А через десять дней на аул налетели соседние поселения с категорическим желанием отомстить соседям за искусанные экзотическими насекомыми лица и другие части тела. Лица киргизов, и так круглые, стали похожи на протухшие тыквы, а глаза-щелки почти закрылись от тяжести опухлостей. Требовали на расправу русского.
Грозные, несмотря на физические увечья, кривоногие, сидящие в седлах лошадей ростом с пони как на унитазах, они по старой традиции махали найзами – копьями по-русски – и натягивали луки для стрельбы. Кто-то и современным стрелковым оружием угрожал. Военные приготовления сопровождались улюлюканьем и посвистами соловьев-разбойников.
Протасов вышел на войну один. Поманил пальцем главного, тот лениво доскакал на своем жеребчике и остановился в метрах десяти от русского. Протасов улыбнулся и не
