нервной системой, превратив их в единый организм. Локомотив разогнал поезд до четырехсот километров. Он взял себя в руки и попытался разглядеть, что там за молочным туманом. Иногда ему казалось, что они проносились мимо станций, но названий на такой скорости прочитать не удавалось. Потом ему показалось, что за окном летит его Конек, молодой и сильный… Глаза быстро устали, и он просто сидел единственным пассажиром в скоростном поезде, несущемся в Бишкек.
Он не удивился цифре, вдруг появившейся на экранах. Тысяча сто километров в час. Подумал, что японцы обещали только до трехсот пятидесяти, а здесь вот тебе на. Надо бы им накинуть деньжат, может золотишком порадовать. Вот только ему было неловко, что беззащитному ёкодзуне надавали пощечин. Но в каждой стране свои традиции…
Когда скорость достигла трех тысяч, Протасов подумал, что состав по всем законам физики должен был давно оторваться от земли и взлететь. Может, спидометр обманывает – скорее всего, скорость запланированная, а электронику подтянут.
Когда скорость достигла пяти тысяч километров, он включил на боковой панели переговорное устройство.
– Да, товалиса Плотасова! – отозвалось устройство.
– Я бы… Я бы хотел остановиться на следующей станции. Это возможно?
– Только через одну! – пообещало устройство.
Поезд тотчас стал тормозить, отчего у Протасова заложило уши сильнее, чем в самолете… Примерно через пять минут состав без единого скрипа тормозов остановился, и он направился к выходу. Казалось, что во всем мире туман, но под ногами была твердь, а за нею проглядывалась лестница, по которой он осторожно спустился и пошел не торопясь по мягкой земле. Туман, клокастый и клубящийся, постепенно стал рассеиваться, и он вышел из него, вспомнив, что обещал непременно быть у лейтенанта Саши Бычкова дома на обеде.
Протасов поспешил и быстро дошел до своей части, а потом и дошагал до дома командира. Вытащил расческу и, глядясь в отражение оконного стекла пристройки, расчесал свои густые волосы.
Она кормила их борщом и пельменями, а на третье был компот из вишни. Протасов по-хорошему завидовал лейтенанту Саше, уверенный, что скоро тоже найдет свою судьбу. Или она его.
После обеда они прогуливались, говоря о чем-то незначащем, об учениях местных, о генерале. Потом остановились на холме и молча смотрели куда-то далеко в степь.
Умей сказал своему другу Толгату, чтобы стрелял в старлея, а он влепит прапору в башку. Прицелились, оттянули резину – и выстрелили дуплетом. Прапорщик Протасов был убит на месте наповал. Заряд пробил ему лобную кость и застрял возле мозжечка. Старлей Бычков был лишь ранен. Стальной шарик содрал с него почти половину скальпа…
Прапорщика похоронили, даже медаль «За отвагу» принесли на красной подушечке, трижды стрельнули в небо, потом бухнули крепко – да и отправились свои дела делать.
Она, выхаживая Сашу, как бы невзначай сказала, что беременна, что, наверное, будет мальчик. Предложила назвать в честь деда.
– А как деда звали?
– Олегом.
– Как прапорщика нашего…
17.
Абрам Фельдман, услышав по радио, что может начаться новая война с еропкинцами, решил было быстро уходить в Польшу, но перед этим зашел в райсовет, где ему выдали продуктовый набор, очень богатый, с водочкой, килькой, балтийской селедкой, палкой сервелата, крупами и макаронными изделиями. В коридоре навстречу Моисеичу шел военком Прыткий И.И. Фельдман оперативно развернулся, прямо как солдат, и рванул было к лестнице, но услышал добродушный окрик военкома. Пришлось вновь развернуться и, широко улыбнувшись, зашагать к комиссару.
– Чего ты обосрался? – приобнял Абрама Прыткий И.И. – Евреи не подлежат мобилизации. Ты ж у нас один. Райка Нелюдимова вообще женщина, да и за восемьдесят ей. А может, и не еврейка она. Подумаешь, имя «Райка». У нас вот в военкомате работал писарем человек по фамилии Гавно. Не Говно, а Гавно Михал Сергеич. Не менял паспорт, сколько ни предлагали: говорил, что батя носил такую фамилию, и он не откажется от нее. Во как бывает… Так что чеши домой, наслаждайся продуктовым набором!.. Евреи у нас в Михайловской области как… – Прыткий И.И. не нашел сравнения. – Как… Короче, живи, Абраша, кушай кашу! – сочинил военком хокку, хлопнул Фельдмана по плечу и помчался выписывать повестки титульной нации.
Абрам вернулся домой, кое-что оставил себе на потом – крупы, макароны, подсолнечное масло и горох. Остальные драгоценности понес на опушку леса Ивана Франко, где уже гуляла компания во главе с Ванькой Ивановым.
Компания встретила Фельдмана гиканьем и гуканьем, так как еврей явился со своим саквояжем, в котором всегда было. Водку выпили быстро, закусив балтийской селедкой, палку сервелата разодрали по-волчьи, с рычанием и воем, а после выудили на свет четверть с «Горынычем», самогоном от старухи Нелюдимовой. Выпили по стакану и отяжелели.
– А правда война с еропкинскими будет? – поинтересовалась Нюрка, зажевывая алкоголь зеленым луком.
– Эх… – успел сказать кто-то.
В этот момент баллистическая ракета с диким воем, врезалась в свекольное поле и единым мигом уничтожила всю Михайловскую область. Леса сгорели вместе с их обитателями, и города с людьми расплавились в кисель… Сохранилась в области одна печная труба, растущая из земли словно стела памяти. Возле трубы на дымящихся ножках еще стоял черно-белый телик «Рубин-205», который через минуту упал и разбился на мелкие части…
На Тель-Авивском кладбище Трумпельдор, на участке номер 1222, на глубине двух метров под землей, в гробу первого советского космонавта зазвучала музыка. «Союз нерушимый республик свободных…» – играли часы. Они повторяли ноты еще очень долго, но никто их не услышал, кроме оживившихся покойников.
Берлин–Шпревальд–Майорка–Баку–Москва, 2024
