понимает. Дело в том, что Никифоров, скажем, за всю жизнь только три месяца учился, образование два класса на всю семью, а дело в сто раз лучше меня знает, потому как с коногона начинал. Вот и я хочу кое-что своими руками пощупать, прежде чем других учить…
— И долго проездит?
— Дня три, — говорит Степанов. — Соскучиться не успеешь.
Он мог бы, конечно, просто приказать мне идти на смену вместо Никифорова, да не свихнулся пока.
— Ладно! — согласился я.
В самом деле, не начальнику же шахты идти на смену.
— Добрый ты что-то, Коля, а? — разулыбался он.
— Пример есть, Костя…
В раскомандировке уже вся смена собралась, когда Степанов объявил, что я сегодня работаю за Никифорова. Мне особенно говорить не пришлось: все свои места заняли, и что делать — знали. Так, общие указания: «забой разберите», «вентилятор не забудьте включить». Еще одному из дорожников сказал, чтобы в бригаде меня заменил — ребятам одним несподручно будет…
— Руды нет, Коля, — объяснил Степанов ситуацию. — Никифоров, старый волк, скребет где-то все-таки вагонов по сорок, а ты, если тридцать дашь, — хорошо!
И еще он мне сообщил новость:
— Жилку должны подсечь на третьем горизонте…
Вот это бы ладно!
СМЕНА
1.
В штреке «два бис» под восстающим сидят на бревнышках крепильщики. Карбидочки повесили на стенки, курят. Один молодой совсем, другой постарше. Видно, из вербованных, не знаю я их.
— Почему лес не поднимаете, плотники? — спрашиваю.
— Дак ить газ там, мастер, — молодой говорит. — Воздух не идеть…
Рязань — точно. Или — вроде того.
— Почему же он «не идеть?» — я на него уставился.
— Шланг взрывники пережали, чтоб им пусто… — это тот, который постарше, отвечает.
Я посветил в восстающий: дым, но первую лестницу видно почти до полка.
— Высоко шланг? — спрашиваю старшего.
— За тем полком, — отвечает. — Повыше чуть…
— Да-а… — говорю, а он повторяет за мной, как попугай: «Да-а…» Смешно.
Я знаю, как все это случилось, а он не знает. Ругает взрывников и не понимает, что не в них дело. Обстоятельства виноваты, а не они. Как быть должно? Вентилятор должен стоять под этим восстающим и кнопочка. Отстрелялся взрывник, нажал кнопочку… Пока смена спустится, газа там не будет… Но где его взять, этот вентилятор и кнопочку? Нет их пока. Вот и проветривают сжатым воздухом, тем же, которым бурят. Заканчивает бурильщик, откручивает шланг от перфоратора, пристраивает его под полком — и пошел. После него в восстающий лезут взрывники со взрывчаткой, а там шланг свистит, как реактивный истребитель на старте. Воздух ревет, камешки во все стороны расшвыривает, того и гляди в капсюль или в глаз шибанет. В такой обстановке не то что шпуры заряжать, а и просто быть невозможно. Тогда сгибают ребята этот шланг и петельку легонькую накидывают, чтобы сдернуть ее удобнее, когда подожгут шнуры и спускаться будут.
Кто его знает, что у них там в этот раз случилось? Может, запоздали с уходом — не до петельки, а может, и забыли… Бывает и это, когда знаешь, что через минуту над головой рвать начнет…
Рязанец этот — или кто он там — так и умереть может, убежденный, что восстающие проветривают шлангом, но мне-то — не легче. Плюнуть можно, не наша вина. Но и плевать нежелательно, потому что хоть и временный я здесь начальник, а дело есть дело…
— Попробовать разве? — раздумчиво спрашивает старший. — Не подготовим забой — бурильщики в следующей смене стоять будут…
— Можно, конечно, попробовать, — говорю я ласково. — Только они так и так стоять будут. Потому что после того, как одна попробовала — она родила. Ты-то, может, и не родишь, но работничек будешь сомнительный…
— Обойдется, поди…
— Пади да не убейся! — заорал я. — Ты что думаешь — я тебе лезть туда позволю?!
Притихли. Тоже мне — «обойдется!» Плотник колупаевский! Дымок-то этот, положим, не страшен, хоть и вонючий. Страшен тот, который без цвета, без запаха и без вкуса. CO2 — называется, деревня. И его в этом дымке сейчас столько, что стоит только один раз рот разинуть — и все, отдергался!
Я сел на то бревно, где они сидели, и закурил. Неделю потом курить не захочешь, знаю.
— Веревка у вас есть потоньше?
Нашли веревку, лес они на ней поднимают. В руку толщиной веревочка, запутаешься в ней и даже до первого полка не долезешь…
— Не надо, — я им сказал. — На верхнем полке все равно не свалюсь, а здесь дернете, если что…
Я готовлюсь. Это — как в прорубь нырнуть. Метров семь мне надо рвануть вверх по лестницам, найти там в дыму шланг, сдернуть петельку и обратно скатиться. Если за минуту успею — все нормально будет.
Обвязываюсь я все-таки ихним дурацким канатом. Тяжелее будет, но зато наверняка они меня оттуда сволокут, если завалюсь. И кости переломают — как пить дать! Этот бык молочный сейчас уж трясется, а упади — он так дернет с перепугу, что не опомнишься.
Первую лестницу я проскочил удачно, а в люке застрял. Не везет мне с люками. Карбидка вниз улетела. Черт с ней, толку от нее в этом дыму никакого.
Вторая лестница. Глаза дерет — слезы сыплются. Закрыл глаза, шарю. Шланг где-то здесь. Ага, вот он. Теперь сгиб найти. Есть! И веревочку-петельку я нащупал, а сорвать не могу. Еще секунда — и вдохну, кажется. Глаза уж из орбит лезут. А бросать нельзя: на второй раз не хватит меня…
Сорвал все-таки петлю, и ногти тоже. Воздух взревел, но дышать и теперь не рекомендуется. В люк я вывалился и полетел вниз, ступеньки искать некогда. Сдернули меня плотники, поставили на штреке. Это все я прекрасно помню.
— Отпустите, — говорю, — я сам. — И свалился носом в канаву.
А ведь было лопнул, не дыша. Через нос, значит, попало. Они меня на «козу» завалили — вагонетка есть такая, лес на ней возят — и к стволу привезли. Там воздух свежий, снова плохо мне стало. Очухался, когда мотористка с водоотлива все ноздри нашатырным спиртом залила.
— Перестань! — я ей сказал. — Ты же мне всю слизистую спалила, дурища. Виски надо протирать, а ты в нос льешь… Инструктаж проходила?
— Так ты же неживой! — кричит и слезы на глазах дрожат.
Верой ее зовут, кажется. Тихая такая, сидит там, у своих моторов, как мышь, не слышно ее сроду и не видно. А тут — гляди-ка…
— Идите работать! — сказал я крепильщикам. — Здесь уже больше ничего показывать не будут.
Ушли. А мне холодно стало, зуб на зуб не попадает.
— Где ты, — спрашиваю, — Вера, греешься? Замерз я.
— Зоей меня зовут, — она говорит. — У печки греюсь. Пойдешь? — и поддерживает меня,
