Своим судом
Повести
Осетровая яма
1
Обь в этом месте круто заворачивала вправо к синеющему лесом материку. Черная таежная вода не поспевала за руслом. Она давила берег, бугрилась медленно растекающимися блинами, упруго закручивалась и выталкивала грязную пену.
Берег над омутом откололся и сполз боком к воде, утопив верхушки деревьев.
Под деревьями вода выкопала в дне яму, в которой всегда жили пять или шесть осетров. В начале осени все они ушли вверх по реке давать жизнь потомству. К ледоставу вернулись двое, остальные запутались по дороге в неводах и погибли.
Эти двое остановились в яме на своих привычных местах, один — на самом дне, другой — немного повыше. Вода, ослабнув от удара в берег, сорила на них пищу, и они отъедались после трудной дороги.
Днем позже, 26 сентября, к берегу, выше ямы, приткнулся буксир, а баржа, которую он тащил на поводке, проплыла ниже, но поводок натянулся, и она, описав дугу, сунулась в яр — прижало течением. На барже приплыла на новое место работы группа водолазов из экспедиционного отряда подводно-технических работ. Зимой к яме должен был выйти знаменитый северный нефтепровод, водолазам назначалось обеспечить переброску его через Обь.
Было холодно. С низовьев ветер гнал волну против течения. Из трюма баржи со спиннингами в руках выбрался самый молодой из водолазов — Кузьмин Женька, бывший матрос. Он поежился и застучал сапогами по железной палубе к борту, оглядывая яр заинтересованными глазами.
Капитан буксира что-то кричал, но слышно было плохо — относил ветер, да Женька и не слушал, занятый своим делом.
— Главное — блесну не посадить! — сказал он себе и сделал короткий заброс вдоль ближней подтопленной осины — на пробу. Женька не дал блесне потонуть глубоко, чтобы не задела невидные в воде сучья, круто провел ее и вздохнул свободно. Он надеялся, что и в корягах живут щуки, а вываживать рыбу рядом с опасным деревом было несподручно, могла уйти вместе с блесной.
Кузьмин подвинулся по борту левее к свободному месту на воде и бросил блесну еще раза три — в разные стороны. Чтобы выманить рыбу из засады, он вертел катушку рывками, блесенка то выскакивала к поверхности воды, то проваливалась, лениво сверкая.
На палубу, обеспокоенный остановкой, вылез начальник группы, костистый старик Иван Прокопьевич Мочонкин, прозванный Три Ниточки за употребление одеколона в неизвестные Женьке безводочные годы. Оказывается, на пробках, которыми завинчивались флаконы с одеколоном, было только по три нитки резьбы — не больше и не меньше. Три Ниточки был в шерстяном водолазном белье и шлепанцах без пяток на тощих ногах.
— Опять воду мутишь? — спросил Мочонкин, не дождался ответа и разрешил: — Давай, давай… Может, и поймаешь кого…
Женька Кузьмин молчал и не шевелился, потому что щука вывернулась из глубины под самым бортом, когда он вытянул блесну, да так и осталась столбом. Она озабоченно шевелила зелеными плавниками, дивилась пропаже белой рыбешки.
— Килограмма на три… — прикинул Женька и заторопился, опасаясь, что Три Ниточки спугнет рыбину. Но Мочонкин не успел подойти к борту, щука развернулась колесом и ушла в темную воду.
— Однако, приехали, — Три Ниточки определился на местности и заорал капитану буксира, чтобы травил к другому берегу — ловчее выгружаться.
Кузьмин наскоро обследовал блесну и швырнул ее метров на пять дальше места, где, как он предполагал, затаилась рыба. Выждал время, дал блесне утонуть, крутнул катушку, и сразу же леса дернулась, пошла в сторону. Вываживать рыбу времени не было: буксир отваливал, Женька решил, что леска выдержит, подвел щуку к борту и, не дав нырнуть, выбросил плавным рывком под ноги Мочонкину. Щука отцепилась от крючка и запрыгала по железу палубы. Три Ниточки ловко отпнул ее от края, обронив шлепанец, похвалил рыбака и ушел в тепло.
Берег, где обосновались водолазы, был отлогим и серым. Они выбрали место посуше, сволокли с баржи тягачом семь железных вагонов для жилья, выгрузили имущество и отпустили буксир.
Капитан отчалил без слова: до Омска ходу — неделя, а река не сегодня завтра застынет.
«Зимовать во льду — хорошего нету, вот он и торопится!» — понял Три Ниточки.
Вместе с водолазами на берег слезли мотористы электрической станции, повариха Анюта, водитель Егоров и еще разный народ из обслуги.
Вагоны установили торцами к воде, чтобы ветром не так хватало, и выправили по шнурку. Вагон, где размещались клуб и столовая, определили между жилыми, к реке лицом.
Когда дело с устройством закончилось, Три Ниточки позвал водолазов смотреть реку. Они опустились к воде и, оставляя следы, потоптались на песчаном закоске, куда выходила траншея, уже пробитая в дне реки земснарядом, прикинули, что и как.
— Приперлись, а трассы и близко нету, — ворчал Толя Чернявский, царапая ногтем рыжую бороденку, ему не нравилось место.
— Сопливого вовремя целовать надо, — рассудительно заметил Три Ниточки, соображая, что неплохо бы перебросить конец с берега на берег, пока не остановилась река, но дело не состоится, троса не хватит.
— Отпускать надо корыто… — сказал старшина Михайлов.
Земснаряд стоял шагов на двести ниже траншеи, уйти он не мог, хотя и сделал дело, а время припирало. Водолазы должны были принять его работу и составить бумагу.
Решили они, что тянуть не будут, а прямо завтра и обследуют траншею.
Водолазов в группе было трое. Кроме Женьки, Толя Чернявский и Михайлов, старшина. Все они отличались каким-то неуловимым флотским щегольством, а Чернявский даже носил бородку для «интеллигентного вида».
Водолазы — элита, голой рукой не трогай. Держатся особняком от остального народа и живут не так тесно. Женя и старик Три Ниточки — в одной половине вагона, Михайлов и Чернявский — в другой, через тамбур. Три Ниточки направился с берега прямо домой, а подводники пошли к катеру проверить снаряжение для предстоящей работы.
Под вечер Кузьмин освободился, вспомнил про щуку, достал из ящика с инструментом окостеневшую рыбину, засунутую туда при высадке с баржи, и подался на кухню, к Анюте.
С поварихой у Женьки образовались неясные отношения. Неясные, впрочем, они были только с одной стороны, Анюта давно без ума любила водолаза «до синих пупырышек», как говорили в отряде, а он все не мог решиться на главный шаг, хоть и тянуло его к поварихе.
«Дьявол какой — не мычит, не телится, а баба извелась вся», — часто думал по этому поводу Три Ниточки, но встревать не хотел:
