же. В некоторые дни быть матерью-одиночкой очень тяжело.
— Хочешь посмотреть, где я разместил твою последнюю скульптуру? — спрашивает Андерсон, когда они уходят.
Я киваю.
2
Андерсон
— Как идут дела? — спрашиваю я Поппи, когда мы стоим в столовой перед одной из ее последних работ, которую мне удалось поместить за защитное стекло. Это мать-олениха, лань, со своим олененком. По крайней мере, я так думаю.
Некоторые части скульптуры для меня немного непонятны, и мне пришлось тщательно присмотреться, чтобы убедиться, что я правильно ее идентифицировал.
Лицо Поппи светится при виде скульптуры. Она рассеянно проводит рукой по животу, и я стараюсь не пялиться. Платье облегает округлые изгибы ее живота, нежную кожу над поясом трусиков.
— Это было немного медленно, — вздыхает она, делая еще один глоток своего мохито. — Думаю, сейчас не самый удачный сезон для создания скульптур.
Ее язык высовывается, чтобы слизать кусочек сахара, прилипший к ободку бокала.
На мгновение я умолкаю. Я отчаянно хочу, чтобы Поппи работала на меня, а не просто зарабатывала на скульптурах. Я много лет подряд предлагал ей работу в своей компании. Но она всегда отказывалась.
И я не могу удержаться, чтобы не предложить снова. Это мучение — иметь столько денег, в то время не иметь возможности помочь ей. Вместо того чтобы позволить мне помочь, она настаивает на том, чтобы жить в разваливающейся, дерьмовой квартирке неподалеку.
— Приходи ко мне работать, — говорю я. — Я бы хотел, чтобы ты работала моим консультантом по искусству, — она заливается смехом.
— О, Андерсон! К черту это. Я не гожусь для этого. Не пытайся быть хорошим. Тебе это не идет.
Ее язык снова высунулся, на этот раз, чтобы провести по ободку. Я чувствую, как мой член дергается в штанах, наблюдая за движением ее розового язычка.
Но я знаю, что я не хороший. Я не предлагаю, потому что я хороший.
Я хочу Поппи. Я хочу, чтобы моя рука забралась под ее платье, чтобы ее киска была открыта для меня, чтобы ее живот был наполнен еще одним ребенком. Я хочу трахать ее и размножать. Я хочу дочь моего лучшего друга, хотя не должен.
Я знаю Поппи всю ее жизнь. Она всегда была таким умным ребенком, умела выделять уникальные ароматы разных сортов фиалок так, что я смеялся над ее сообразительностью. Тогда я считал ее просто ребенком.
Когда она была подростком, я несколько лет жил за границей, управляя нашими международными офисами, и когда я вернулся, Поппи только-только исполнилось 18. И все изменилось, когда я снова увидел ее. Длинные светлые волосы, надутые губки, дерзкий взгляд, яркий купальник.
Внезапно я перестал чувствовать себя ее дядей. Я влюбился сильно и быстро.
И вот спустя семь лет я не могу перестать хотеть Поппи.
— Мне действительно нужен консультант по искусству, — говорю я.
На ее лице появляется румянец, но она закатывает глаза и отбрасывает свои длинные волосы.
— Не жалей меня, — говорит она беззаботно. — Брось это, старик.
Я не лгу себе. Я знаю, что я мудак. Будучи генеральным директором для сотен сотрудников, я знаю, что большинство из них слишком боятся меня, чтобы сделать мне какое-либо замечание. В мире есть только один человек, которому я бы позволил закатывать глаза и качать головой в мою сторону. Это стоящая передо мной женщина ростом 175 сантиметров с длинными густыми волосами, сонными серыми глазами, веснушками на носу и этим телом. Полные груди, сарафан, натянутый на животик, и эта попка. Я хочу вонзить зубы в эту попку, пока я заполняю ее своей спермой, наполняю ее своим ребенком.
Но я стискиваю зубы, пытаясь сдержать себя. Желание овладеть ею, укротить ее упрямость, заставить ее принять мои деньги и мою защиту, неудержимо закрадывалось в меня, становясь все сильнее с каждым ее нелепым бойфрендом, а теперь оно почти неконтролируемо, когда я знаю, что она и Рен живут в той захудалой квартирке.
В ней протекают краны. Провисшие потолки. Миллион нарушений закона, она настолько дешевая, что не соответствует местным жилищным нормам. Ее машину взламывали, ради всего святого. Много раз. На прошлой неделе кто-то пытался поджечь жилой комплекс.
И все равно она не желает слушать доводы разума.
Я обхватываю руками стул в столовой. Теперь у нее есть Рен. Она не может оставаться в той дерьмовой части города. Она должна послушаться меня.
Я чувствую, как во мне закипает гнев, а тело пульсирует от желания овладеть Поппи.
— Я знаю некоторых городских инспекторов, — говорю я, стараясь сохранить спокойный голос. — Скорее всего, твой жилой комплекс собираются снести за нарушения техники безопасности. Тебе нужно убираться оттуда.
— Новые квартиры стоят дорого, Андерсон, — напоминает она мне, сдвигаясь в кресле так, чтобы я мог видеть ее грудь, обтянутую облегающем платьем. Она скрещивает ноги под столом, и я чувствую, как у меня пересыхает во рту.
— Поппи, я могу дать тебе деньги, — говорю я. — Или Вы с Рен можете остаться здесь, пока будете искать новое место.
На ее лице появляется румянец, и эта маленькая проказница закатывает на меня глаза.
— Не надо строить из себя Деда Мороза только потому, что ты богаче Бога, — огрызается она.
— Там небезопасно, — повторяю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче.
— Я не одна из твоих подчиненных, — напоминает она мне. — Ты не можешь мной командовать, так что просто умолкни.
Она демонстративно делает еще один глоток своего напитка, а мои пальцы сжимают бокал с вином так крепко, что часть красного выплескивается через край и попадает на нее через стол.
— Андерсон! — визжит она.
Я отталкиваюсь от нее и отхожу от стола, не проронив ни слова. В ванной я сжимаю кулаки, пытаясь отдышаться и успокоиться.
Я не имею права указывать Поппи, что ей делать.
Она не моя.
Или нет?
Я иду мыть руки в раковине и понимаю, что Поппи забыла что-то на стойке, когда переодевалась. Это ее прокладки для груди.
Я колеблюсь секунду. Я не должен ничего делать. Я должен уйти сейчас.
Иди и скажи ей, что она их забыла. Я должен сдерживать себя.
Я не могу рисковать, чтобы не потерять контроль над собой.
Но ее молоко пахнет так вкусно, сладко, сливочно, как жидкое золото.
Пьянящий аромат заполняет мои ноздри, мои легкие, посылая прилив тепла и крови к моему члену.
Я беру одну прокладку для груди, кровь стучит у меня в ушах. Она тяжелая и теплая, пропитанная ее молоком.
Блядь.
Я должен положить ее. Я должен контролировать
