«белого человека» в распространении прогресса в мире, историки начали интересоваться работами этнологов и задумываться о судьбах жертв колониальной экспансии. Как в научном мире, так и среди широкой общественности постепенно произошло осознание несправедливости, совершенной по отношению к коренному населению Америки, индейской Бразилии или к австралийским аборигенам. Из героических первопроходцев колонисты былых времен превратились в жестоких и циничных империалистов[2]. На следующем этапе, характерном для нашего времени, эта черно-белая картина колонизации дополнилась серыми полутонами. Историки открыли для себя «средний план» (the middle ground), по ставшему знаменитым выражению американского историка Ричарда Уайта, – то есть то пространство длительных исторических контактов, в котором роли жертвы и преступника среди местных жителей и пришельцев далеко не всегда можно четко определить. В этом пространстве существовали компромиссные договоренности, временное политическое равновесие, переплетение экономических интересов, а порой и культурная и биологическая «гибридность»[3]. Исследователи обратили внимание на вариации среди разных региональных условий; в целом научный взгляд на фронтиры стал более многосторонним и полицентричным. Получила освещение роль третьих лиц, участвовавших в процессах экспансии, например китайцев на североамериканском Западе, – как и тот факт, что двигателем многих (хотя и не всех) процессов колониальной экспансии были семьи, а не отдельно взятые энергичные мужчины. Наряду с ковбоями мужского пола существовали и женщины-ковбои[4]. Особенно широкое распространение получила исследовательская литература, посвященная мифам, которые окружали процессы колонизации, и отображению их в средствах массовой информации от иллюстрированных рекламных буклетов туристских контор до вестернов Голливуда.
На фоне всей предпринятой уже детализации колонизационных процессов, ключевое значение сохраняет необходимость ясно понимать, кто оказывался в проигрыше, а кто выигрывал в ходе захвата земель. Хотя некоторые неевропейские народы, такие как маори в Новой Зеландии, оказали более успешное сопротивление колонизаторам, чем другие, следует заметить, что глобальное наступление против устоев племенной жизни почти всюду в мире привело к поражению коренного населения. Целые общества потеряли традиционные основы своего жизненного уклада, не получив взамен места в системе нового социального порядка, установленного на их родине. Те, кто избежал безжалостного гонения, были подвергнуты процедурам «приобщения к цивилизации», которые основывались на полном обесценивании традиционной местной культуры. В этом смысле уже в XIX веке возникли те самые «печальные тропики» («Tristes tropiques»)[5], которые так впечатляюще описал Клод Леви-Стросс в 1955 году. Это было мощное наступление против всех, кого европейцы и североамериканцы считали «первобытными народами». Оно оставило более глубокий след, чем даже – на первый взгляд, казалось бы, более драматичное – порабощение неевропейских народов в ходе колонизаторской эксплуатации ради экономической выгоды. Кристофер Бейли считает этот феномен одним из ключевых моментов мировой истории XIX века и совершенно справедливо ставит его в один ряд с расхищением природных ресурсов[6].
Колониальное господство формально прекратило свое существование в третьей четверти XX века. Однако мало где это привело к фактическому изменению подчиненной позиции этнических меньшинств, бывших ранее хозяевами в своей собственной стране. В зависимость они были поставлены в свое время относительно быстро. Еще в XVIII веке во многих частях света существовали более или менее стабильные пространства среднего плана. Но у этих зон шаткого сосуществования не было шансов сохраниться во второй половине XIX века. Только после 1945 года, в ходе всеобщей делегитимизации колониального господства и осуждения расовой дискриминации были подняты вопросы об изначальном бесправии колониализма, о правах аборигенов и репарациях, включая компенсации ущерба от рабства и работорговли. Начавшееся международное признание освободившихся колоний создало для меньшинств новые возможности в создании собственной идентичности. Но принципиальная, нанесшая непоправимый ущерб маргинализация их образа жизни остается трагически необратимым фактом.
Фредерик Джексон Тёрнер и его последователи
Колонизация с захватом земель была в основе создания империи. Но не всегда первыми шли легионеры. Часто это были торговцы, поселенцы или миссионеры, которые двигались в авангарде большого вторжения. Во многих случаях, однако, предварительно закрепленную территорию «заполняли» в колонизационном отношении сами национальные государства. Существуют своего рода внутренние фронтиры и внутренняя колонизация. Одним из самых наглядных примеров успешного освоения колонистами-первопроходцами новых территорий служит заселение европейцами Северной Америки от Атлантического побережья в западном направлении, движение, которое ранняя американская историография воспевала как «покорение Запада» (the winning of the West, Теодор Рузвельт). Само название этого масштабного процесса имеет американское происхождение. Молодой историк Фредерик Джексон Тёрнер предложил его в 1893 году в своем докладе, который, вероятно, до сих пор остается наиболее влиятельным текстом в американской историографии[7]. В нем Тёрнер говорит о движении фронтира все дальше и дальше с востока на запад – до тех пор, пока этот процесс не пришел к «закрытию». В пространстве фронтира столкнулись «цивилизация» и «варварство» со всей своей асимметричностью распределения сил и исторической справедливости. Усилия колонистов-первопроходцев сформировали особый американский национальный характер. Особенная форма эгалитаризма американской демократии уходит корнями в исторический опыт совместной борьбы с трудностями в лесах и прериях Запада. С термином «фронтир» было найдено ключевое слово, которое вначале позволило создать новый большой нарратив национальной истории США, а позже получило развитие в качестве понятия, которое, имея более общее значение, стало применяться по отношению к иным обстоятельствам[8].
Первоначальная концепция фронтира Фредерика Джексона Тёрнера была подхвачена в сотнях книг и статей, нашла применение в контексте интеллектуальной истории, была детально уточнена представителями неотёрнерианства, принципиально поставлена под вопрос его критиками, прагматически адаптирована для выявления специфических проблем в работах многочисленных историков. Идея национального американского прошлого, связанная с понятием, введенным в оборот Тёрнером, наложила глубокий отпечаток на американское самосознание – даже там, где имя самого историка было неизвестно. Миф фронтира имеет собственную историю[9]. Оригинальность Тёрнера заключалась в том, что он разработал концепцию, которая равным образом могла использоваться как научная категория и подходила в качестве ключа для понимания особенностей исторической судьбы США. Для Тёрнера миграция американского населения на Запад и заселение этих территорий, с существовавшей там низкой плотностью населения, были ключевым фактором американской истории XIX века. Вместе с продвижением фронтира «цивилизация» проникала в пространство девственной природы. В ситуации, когда эта целина уже была заселена местными жителями, фронтир оказывался зоной контакта людей, находящихся на разных «ступенях эволюции» человеческого общества. Фронтир не только двигался географически, но и открывал пространство для социальной мобильности. Люди, проходящие через фронтир (transfrontiersmen), и члены их семей могли достичь материальных выгод в процессе трудной и опасной жизни первопроходцев, проходящей в борьбе с окружающей природой и коренным населением. Они были кузнецами собственного счастья и одновременно строителями общества нового типа. Это общество было примечательно беспрецедентной степенью единообразия и согласованности основных установок и привычек по
