на раннее январское утро, набережная Боденского озера залита солнцем. Я, еще испытывая слабость после операции, расположившись на лавочке, с удовольствием наблюдаю за детьми.
– Мусичка, смотри, как они выходят на берег и тянут шеи – наверное, они голодные! Ты посмотри, какие они большие, словно сказочные персонажи! – восхищается младшая дочь.
– Мусик, я никогда не видела лебедей на воле, они, словно большие парусники, качаются на волнах, – подхватывает старшая, продолжая бросать купленный в ближайшей Bäckerei4 бретцель5 в воду.
Зимнее солнце, припекающее совсем по-весеннему…
Шум волн от прибывающих на пристань кораблей…
Крики чаек…
Смех дочерей…
«Какое счастье, что я попала в больницу! Как же мне – нам – повезло!» – думала я, вдыхая теплый зимний воздух.
Мое падение в обморок за праздничным столом – это настоящая удача: я смогу целый месяц наслаждаться путешествием по Европе.
Как все здорово складывается! Все-таки я везунчик!
***
Если кто-то спросит, каковы мои самые ранние воспоминания из детства, то первое, что приходит на ум, – это тот самый сон.
Как и все дети, я часто видела яркие сновидения. Когда на заснеженный северный городок опускалась непроглядная ночь, наступало время настоящих приключений. Я закрывала глаза, стараясь не прислушиваться к ругани родителей за стеной, – и переносилась в жаркие страны, полные диковинных зверей, или на другие планеты, таящие в себе неведомые опасности и бесчисленные загадки. Вместе с друзьями мы бороздили на утлых суденышках бушующие моря, храбро перебирались через заросли джунглей и через заснеженные перевалы. Конечно, эти сны-путешествия в основном являли собой причудливый сплав впечатлений, полученных из книг, и работы богатого детского воображения.
Но один из них не вписывался в концепцию волшебных захватывающих приключений и стоял особняком. Он был совсем не страшный, не динамичный, наоборот, ему всегда предшествовало состояние дремоты или неги, блаженного расслабления и покоя. Однажды я увидела этот сон, когда, выпив волшебного бабушкиного чая из зверобоя, задремала у нее на сеновале, убаюканная запахом недавно скошенной травы и деловитой перебранкой кур на заднем дворе. Было ощущение, что я брожу в каком-то тумане, но не холодном и не страшном, а уютном и плотном, который укутывает тебя, как будто лоскутным одеялом, пряча от посторонних глаз.
Вот через туман проступают неясные очертания сказочного леса, петляющие между деревьев тропинки, возвышающиеся над трясиной листья осоки. Сквозь белую непроглядную хмарь пробиваются первые лучи; границы леса вокруг становятся более различимы. Ветви деревьев и траву окутывает свежая утренняя роса, ее капли легко ложатся и на паутину, тонкую, как ниточки китайского шелка. Мне хочется прикоснуться к этой паутине, потрогать застывшие в ней капли росы, с упоением накрутить ниточки на палец. Я задумчиво перебираю их в руках, и вот это уже не паутина, а настоящие нити, теплые, желтоватые, очень приятные на ощупь, они как будто обнимают меня в ответ. Пальцы бегают все быстрее, я испытываю тактильное наслаждение, подобное тому, когда погружаешь пальцы в пушистую шерсть мурлыкающего домашнего кота. Откуда-то появляются люди. Кто они? Я вижу только их неявные силуэты, лиц не различить, но интуитивно я понимаю, что все они почему-то подавлены и растеряны. В мой уютный сказочный мир осторожно, на цыпочках прокрадывается непонятная и немного пугающая тревога, но я все упорно перебираю ниточки и ничего не замечаю вокруг… Я хватаюсь за них, как за соломинку. Они дарят ощущение спокойной радости и надежности.
***
Брянск, август, 1981 год
– Ты глубже, глубже суй руку, быстрее давай. Там точно есть конфеты, бабушка всегда их берет, когда мы идем на кладбище, – горячо шептал двоюродный брат, сетуя на мою нерасторопность.
Я усердно просовывала руку вглубь старинного буфета, стараясь не разрушить груду фотоальбомов, аккуратно сложенных стопкой.
Зацепив сильнее за край торчащей материи, рванула ее на себя. Тряпицей оказался бабушкин павловопосадский платок. От моих суетливых усилий он развязался, осыпая мои колени фотографиями. Каждая из них, переворачиваясь в воздухе, падала на пол, словно камень, ударяя по моим ногам, превращаясь в ковер из картинок с одним и тем же сюжетом. Похороны молодой женщины… Кто она – я не знала. Знакомым показался запечатленный у гроба мужчина с малышкой на коленях. Маленькая девочка на всех снимках играла с бахромой обивки гроба, в котором лежала эта незнакомая мне женщина…
– Это что? Это мой папа? А это что… я? – узнав в мужчине своего отца, словно робот, повторяла я, сидя в центре разбросанных вокруг меня веером снимков.
Старший брат суетливо пытался перевернуть разлетевшиеся фотографии, но, испугавшись, начал быстро собирать их. Потом предпринял решительную попытку отобрать те, что я успела взять в руки, но я с силой тянула их на себя, и одну даже немного надорвала. Зажав ее в руке, я, не отрываясь, смотрела на фотографию, на которой была изображена мертвая женщина, маленькая девочка и мой отец.
С замиранием сердца я перевернула ее. На обороте отцовским подчерком было выведено: «Тамара, 22 августа, 1971».
– Ты не молчи. Что замерла? – брат ползал по полу и пытался быстрее собрать оставшиеся снимки. – Ох и влетит мне теперь… Зачем полезли в этот буфет? Бабушка банку варенья забыла на летней кухне, можно было и его на булку намазать, а теперь вон что, – сокрушался он. – Мать точно на рыбалку теперь не пустит…
Он осекся, глядя на меня, и, словно извиняясь, решил исправить ситуацию:
– Ну, у тебя ведь теперь другая мама есть, какая разница? Да и в восемь месяцев от роду… Что там помнить и печалиться? – рассуждал он, завязывая в платок, словно в котомку, собранные фотографии.
Я остолбенело стояла посреди комнаты. Случившееся совершенно не хотело укладываться в мое сознание. В голове вихрем кружились, словно надоедливые осы над булкой с вареньем, дошедшие до меня смыслы фраз: Кто умер? Какая Тамара? Кто это? Как «мама»? Чья? Почему умерла, и как же я без мамы? И кто же тогда эта женщина, которую я сейчас называю мамой? И почему…
Я заплакала от обиды и несправедливости. Как я теперь узнаю, какая она – как она смеялась, какие пела бы мне песни, какие читала бы сказки на ночь, чем она пахла – моя мама?..
***
Всю последующую жизнь я пыталась собирать образ мамы для себя по крупицам, как пазл… Это было непросто в моей ситуации, отец категорически отказывался затрагивать эту тему: «А что тут говорить? Ну, похожа ты на нее, особенно голос…» – и тут же неловко отворачивался. Остальные родственники предпочитали отмалчиваться, наталкиваясь во время моих расспросов на суровый взгляд
