сказал ваш дедушка. – Два года ими никто не занимался.
Я сложила свои вещи в уголок, и закатала рукава. Засунула всех детей в маленькую ванну. Дети доверились моим рукам. Брызги полетели на коричневый кафель.
Потом я убирала дом, варила. Я стирала вещи, они выгорали на солнце. В заботах убегало время. Днём боги держали высокое небо, а ночью, уставшие, ложились на крышу. Дети росли, и рос ребёнок внутри меня.
Мне часто снилось, что я стою в вельде, а сам воздух играет колыбельную на рамкиетджи, струны которой приделаны к канистре для машинного масла. Струны сделаны из тормозного троса, но мелодия их загадочная, нежная.
Когда начались роды, Джабулахни никак не появлялась, а я понапрасну истекала потом и мукой, повитуха сказала обо мне:
– У неё тут все закрыто крепко, как заговорили, мне не справиться.
Дедушка поймал такси, мы поехали в больницу. Ох, как больно было ехать, каждый камешек, на который наезжало такси, причинял мне острую боль.
– Не понимаю, ничего я не понимаю, – сказал врач. – Она … абсолютная девственница, не понимаю ничего.
Потом, потом узнаешь, что это значит, подрасти. Ну, это вроде святой, невинной, ни в чём не виноватой.
Врач искренне признался – он ошеломлён и беспомощен. Единственный доктор в той больнице, молодой ещё парень, интерн, наверное. Пришла медсестра, на лице которой написано, что удивить её невозможно. Вместе они решили резать мне живот. Тише, тише, какие нетерпеливые! Ведь слышали уже эту историю. Они разрезали меня. Разрезали вот так: снизу вверх.
Вся больница прибежала, даже те, кто не мог ходить, приползли, держась за стены, а кого-то притащили. Потому что врачи разрезали живот и посреди больницы для цветных вытащили девочку, белую, как сезон туманов. Никогда я не слышала тишины гуще, все замолчали и свесили губы вниз.
Нет, нет, она не родилась альбиносом, как сначала подумали некоторые. Реснички были чёрные, брови очерчены, волосики тонкие и прямые, нос острый, как у бура, глаза, словно первые небеса, голубые.
Врач сказал:
– Как такое могло случиться? Ведь ты можешь сесть в тюрьму. Хорошо, если отделаешься штрафом.
Моя голова плыла, ноги тряслись, а люди прибывали. Кажется, весь Шестой квартал собрался в палате. Люди забили коридор, торчали в окнах. Всё вокруг меня кипело – гневом, любопытством, суеверным страхом.
– С кем ты была? – Ворвался в палату отец. – Тебя обидели? Проклятые буры, они за кого нас считают!
– Она чиста, папаша, – сказала медсестра. – Не кричите, вот ваша внучка.
Да, чиста, значит ни в чём не виновата. Я же уже говорила, потом поймёте.
Так родился колдовской ребёнок, посланный духами. Ребёнок родился волшебный, но жить ей предстояла в обычном мире. Пыль, жара и мухи вокруг неё сновали самые обыкновенные.
Меня уговаривали отдать Джабулахни в сиротский приют для белых детей. Но я завернула её в простыню и пошла обратно в дом дедушки. Он сказал:
– Поешь, я запёк на решётке мясо.
С появлением девочки дома стало веселей. Дети оживились, и я радовалась, что вышла за дедушку. Целыми днями он был занять вырезанием кресел в форме слонов и жирафов. Время от времени выходил постоять в дверном проёме, покурить, перекидываясь разговорами с соседями. Я заметила, что и он стал чаще смеяться. Над нашей жизнью разлился золотистый свет. Я спросила мужа, как назвать ребёнка, он сказал:
– Джабулахни – «радуйся».
Так мы стали семьёй, редкой семьёй. Мы растили самого необычного ребёнка в Шестом квартале.
Вы знаете, дети, что самый старый из предков создал вселенную, а потом удалился на покой? Он перестал участвовать в земных делах. Законы буров посыпались на нас камнями. Нам пришлось согнуться и закрыть голову руками.
Шестой район, душу города, объявили белой зоной. Разве можно когда-нибудь забыть это неизгладимое бедствие? В каждый дом пришло письмо, о том, что мы живём незаконно. В головах смешались ужас и смелость, сон и явь.
Мы стояли в наших домах, мы хотели обнять мастерские, пекарни и музыкальные магазины. Но в улицы, самые красивые на свете, приехали грузовики и бульдозеры.
Вместе с нами выселяли индийцев, малайцев, филиппинцев, а мы, чернокожие, с того дня перестали делиться на зулусов, коса, тсвана, мы стали одной чёрной рекой, текущей в печальные земли.
Сердца сочились кровью. Женщины и мужчины горько плакали, забирались в кузовы, и тащили скарб. Дети рассыпались в страхе, убегали в закоулки, но их ловили и отдавали в протянутые руки.
Другие сопротивлялись: строили жалкие заграждения, стояли с плакатами у въёздов в квартал. Кто-то ложился под бульдозеры. Одна старушка, ей было уже девяносто лет, не вышла из дома. Её нашли внутри без сознания, когда никого вокруг не осталось.
Душу города опустошили, и посеяли ненависть.
Потом дома растворялись в душном воздухе: разные бродяги забирали оконные рамы, железные краны и трубы. Уносили целые стены, выложенные керамической плиткой. Шестой квартал исчезал, как исчезает время.
Мы приехали сюда, на эту большую, плоскую землю. На свалку режима. Раньше эти места были огромным морем песка, который качали ветра. Ещё британские власти, чтоб остановить вольное течение дорог, засадили дюны кустарником из австралийских колоний.
До нас земля была необитаема. Антилопы бродили в лабиринте сухих растений. В этом бесплодном краю построили однообразные тенементы с общими коридорами, туалетами, металлическими лестницами, прикреплёнными к стенам. Вход во все дома шёл через общую дверь, которая не закрывалась ни днем, ни ночью.
Эра песка и антилоп закончилась. Довольно быстро посёлок оброс по краям жестяными лачугами, в которых нелегально жили семьи рабочих. Режим не ожидал, что рабочие не вернуться в отдалённые бантустаны, не рассчитывал, что они заведут детей. Да, в таком посёлке мы и живём сейчас, ведь дедушка всегда хотел отдельный дом, как когда-то в Шестом квартале.
В Кейп-флетс некому было продавать мебель, все были бедны и роззорены. Те, у кого водились деньги, хранили их на плохие дни. Дедушка устроился в городе на фабрику, ему дали пропуск. У большинства же не было пропусков, и они не могли вернуться в город.
– Что они сделали? – кричали люди, а потом сидели на ступеньках, глядя в одну точку.
А Джабулахни росла, уже невозможно было скрывать её в коконе из пелёнок. Белокурая девочка с веснушками на тонком носике посреди Кейп-флетс, вы можете такое представить? Многие думали, что я была с белым мужчиной, но я не была даже со своим мужем. Ничего не значит «была», ничего не значит такого. Мы с дедушкой просто растили детей, ели, разговаривали вот и всё.
Наши
