но ставил перед собой задачу по-новому — с революционных позиций осветить все важнейшие вопросы социальной жизни, в том числе и те, которые нашли отражение в творчестве его предшественников.
В комментариях к роману он писал: «Современный писатель, рассматривающий прошлое Польши с позиций ее трудящихся масс, должен не только справиться с постижением истории, насыщенной горем этих масс, не только пробиться сквозь сеть легенд, ложных утверждений и умолчаний официальной истории, но и, сверх того, особенно когда речь идет о том историческом отрезке, который называется периодом ноябрьского восстания, он обязан противопоставить себя сильному влиянию романтической поэзии, самой по себе гениальной и блистательной, но имевшей слишком эфирные, слишком «ангельские» крылья, чтобы поднять на них тяжесть ужасающе мрачного рабства трех четвертей польского народа».
Само название романа полемично по отношению к романтической традиции изображения шляхетского революционного движения. В драме «Кордиан» гениального польского поэта-романтика Юлиуша Словацкого шляхетский революционер Кордиан — фигура благородная и патетическая. «Кордиан» Кручковского, Фелюсь Чартковский, — герой отрицательный, нарочито приниженный по сравнению с «хамом», главным героем романа — Казимежем Дечиньским. И хотя можно говорить об упрощенном толковании Кручковский романтического героя, недооценке им значения выступления шляхетских революционеров, главная цель писателя была достигнута — был разбит миф о единстве национальных интересов противоположных социальных сил. К тому же Кручковский стремился ревизовать не столько художественные достижения своих великих предшественников, изображение эпохи восстания 1830—1831 годов в произведениях Ю. Словацкого (драма «Кордиан») и С. Жеромского (роман «Пепел»), сколько их идеологическую значимость в современной ему Польше, их интерпретацию в сентиментально-националистическом духе.
Для своего времени «Кордиан и хам» явился выдающимся художественным открытием — глубоко новаторским произведением, огромный успех которого объяснялся и тем, что оно порывало с существовавшей до тех пор формой исторического романа, восходившей к роману приключений на историческом фоне, как это было в романах Вальтера Скотта, Александра Дюма или Генрика Сенкевича.
Начиная с «Кордиана и хама» каждое произведение Кручковского воспринималось как важное событие в культурной жизни страны. Так было и со вторым романом писателя — «Павлиньи перья», вышедшим в 1935 году. Роман был задуман как вторая часть крестьянской трилогии (оставшейся, впрочем, неоконченной). В нем был продолжен анализ социальных отношений в деревне, начатый в «Кордиане и хаме». В нем то же переплетение национального и крестьянского вопросов, полемическое переосмысление литературной традиции в изображении крестьянства. На этот раз опровергается идея «людомании», которая в тридцатые годы переживала свой ренессанс. «Людоманией» называется распространенный в польской литературе периода конца XIX — начала XX века, так называемого периода «Молодой Польши», специфический псевдодемократический подход к проблеме деревни, основанный на внешнем, снобистском восприятии «оригинальности» крестьянской культуры. Как и первое произведение Кручковского, роман «Павлиньи перья» уже самим названием вступал в полемику и с изображением крестьянства как однородного целого в литературе «Молодой Польши» и особенно с истолкованием этой литературы официальной школой, наукой и пропагандой в духе теории «солидарности» крестьянской массы. Павлиньи перья, украшение праздничного крестьянского наряда, — устоявшийся в литературе символ единства крестьянского сословия. Интеллигентов-людоманов, рядившихся в павлиньи перья, «национальный балаган» людоманского братания шляхты с народом зло высмеял еще в начале века в своей знаменитой драме «Свадьба» (1901) Станислав Выспяньский. В тридцатые годы идеологи людомании, стремясь навести «хрестоматийный глянец» на драму Выспяньского, извлекали из нее идею о необходимости духовного руководства крестьянами со стороны буржуазной интеллигенции. Спор Кручковского с подобного рода извлечениями был, в сущности, спором с людоманскими стереотипами представлений о крестьянстве. Новый роман Кручковского разбивал очередной национально-патриотический миф буржуазной идеологии.
«Павлиньи перья» по сравнению с «Кордианом и хамом» переносят нас на столетие вперед, в галицийскую деревню накануне первой мировой войны, в эпоху, когда польский крестьянин, долгие десятилетия бывший, по выражению Кручковского, «великим немым», пробуждался к активной политической жизни. Центральная проблема романа — социальное расслоение, классовая борьба в деревне, рост идейного сознания крестьянских масс.
«Павлиньи перья» — роман социально-публицистический. В ответ на упреки некоторых критиков в том, что в нем недостает психологической характеристики персонажей, Кручковский говорил о своем намерении написать роман «не о людях, а о проблемах». Этим объясняется отказ от главного героя, каким был в «Кордиане и хаме» Казимеж Дечиньский, в пользу «героя-массы». Конструкция основного конфликта уже не связана с индивидуальной судьбой главного героя. В драматическом столкновении бедняков и кулаков (именно так определял характер центрального конфликта сам писатель в одном из интервью) участвует много героев, образующих богатую галерею разнообразных типов — представителей разных социальных сил деревни. Интерес писателя к «герою-массе» был несомненно связан и с поисками левой польской критикой в тридцатые годы специфических для социалистической литературы принципов изображения действительности. По мнению видного критика того времени Ст. Бачиньского, новая, социалистическая литература «вместо концентрического расположения содержания вокруг центральной личности выдвигает коллектив, класс. Личность имеет значение постольку, поскольку она представляет класс, то есть в сфере своих общественных переживаний и функций». Ориентация писателя на массового героя привела к композиционной распыленности романа, ослабила выразительность конфликта. Но тем явственнее проступили другие художественные достоинства романа. Важным элементом его структуры являются сцены-дискуссии, драматически напряженные диалоги, приближающие роман к сценическим видам искусства. Эти свойства таланта писателя предвещали и его обращение к драме.
Первое выступление Кручковского в роли драматурга состоялось в 1935 году. В этом году варшавский театр «Комедия» поставил сценический вариант «Кордиана и хама». Пьеса, как и роман, была встречена с энтузиазмом прогрессивной общественностью. Спектакли театра сопровождались антиправительственными манифестациями, по вечерам возле театра «на всякий случай» дежурили полицейские фургоны. Стремясь снять пьесу со сцены, власти решили вообще закрыть театр под предлогом задолженности администрацией театра арендной платы за помещение. Тогда после очередного представления «Кордиана и хама» все актеры отказались покинуть здание театра. «Оккупационная» забастовка продолжалась почти неделю и кончилась временной победой бастующих. Первый же спектакль «Кордиана и хама» после забастовки театр дал бесплатно для безработных Варшавы. Вскоре после этого он был все же закрыт. «Пожалуй, редко встречаются в театре случаи такого наглядного, такого ощутимого слияния «репертуарной позиции» и сценических ролей с личной судьбой актеров, сходство или даже тождество художественного переживания с «жизненным», — писал Кручковский об этом эпизоде своей биографии в воспоминаниях «О театрах двадцатилетия».
В 1937 году краковские городские власти не допустили постановки пьесы в Театре имени Ю. Словацкого. «Ничего удивительного, — замечает по этому поводу писатель в воспоминаниях, — в Кракове начиналась тогда серия шумных судебных процессов над участниками крестьянских бунтов… Устроители этих процессов не могли допустить волнующего диалога между историей и современностью…».
В 1935 году театр «Комедия» поставил и первую оригинальную пьесу Кручковского, сатиру на немецкий национализм — «Герой нашего времени». Герой пьесы, мошенник-рецидивист Кароль Гуммель, выдает себя за своего
