молчали, архиепископ скромно потупил взор.
— Кто? — ещё раз крикнул король.
Тогда возлюбленная короля выступила вперёд и сказала:
— Я!
— Вы? Почему же?
— Потому, что он ненавидит меня.
— Да, я ненавижу вас, потому что вы ведёте Венгрию к погибели, — смело сказал Баторий.
— Это обвинение ужасно... Подумай о том, что ты говоришь, палатин, — с жаром воскликнул Людовик.
— Докажи! — проговорила наложница.
— Я готов, — ответил Баторий, — отечество в опасности.
— В опасности? — повторил король.
— Не слушай его! — умоляла его возлюбленная.
— Теперь более, чем когда-либо, — ответил король, освобождаясь от её объятий.
— Страна находится в опасности! — взволнованно проговорил наместник.
— Потому что ты плохо управляешь ею! — бросила ему наложница.
— Нет, — со смехом возразил Баторий, — потому, что ты управляешь ею. Слушай, король, в то время как эта женщина держит тебя здесь в своих сетях, Сулейман берёт в плен твоих подданных, а пока она выигрывает у тебя шахматные фигуры, полководцы султана разоряют твои крепости.
— Не может быть! — воскликнул король. Он окинул взором всех присутствующих и, выронив из рук саблю, простёр их к архиепископу. — Этого не может быть! Архиепископ, докажи, что он лжёт...
Чалкан молчал.
— Чокол, Чреберник, Тесна уже взяты султаном, — продолжал Баторий, — он подошёл к Белграду.
— Откуда ты знаешь это, палатин? — воскликнул король. — Кто принёс тебе эти удивительные известия? Где этот вестник?
— Здесь, — с достоинством ответил Баторий.
По его знаку из группы придворных отделился монах в тёмной рясе, опоясанной верёвкой. Из-под капюшона виднелось загорелое лицо, покрытое рубцами.
— Кто ты? — спросил Людовик.
— Я — Томарри, — ответил монах, после чего окинул взором всё собрание и, заметив движение, поднял руку, как бы для того, чтобы успокоить его.
— Ты — Томарри? — с удивлением воскликнул король. — Павел Томарри? Что привело тебя сюда?
— Мой обет, — ответил Томарри. — Я был солдатом, ты это знаешь, король, и участвовал во многих сражениях. Твой отец сделал меня своим телохранителем и управляющим замка Офен. Я любил горячо и искренне, как любят венгерцы; моя возлюбленная была цветком моей жизни и увяла, как цветок. Тогда я решил посвятить свою жизнь Богу, королю и отечеству и поступил в орден Святого Франциска. Молитва стала моим оружием, Евангелие — моим щитом, пока турки не объявили нам войну.
— Султан? Мне? — воскликнул Людовик.
Наместник рассмеялся. Его насмешка задела архиепископа; он поправил крест на своей груди и безучастным тоном проговорил:
— Да, это так; твоё величество, вероятно, ещё помнит, что наши посланники просили помощи против султана у святого отца в Риме. Они получили удовлетворительный ответ, но султан прислал своего агу, чтобы требовать от нас дань.
— Дань? — перебил его Людовик. — Томарри говорил об объявлении войны?
— Почему тебя так поражает это слово? — сказала наложница.
Людовик смотрел в землю, и на его бледных щеках выступил лихорадочный румянец.
— Дань, — глухо повторил он, — вот до чего дошло!.. — Затем он бросил взгляд на свою возлюбленную и продолжал: — Ты спрашиваешь, почему меня поражает это слово? Потому, что в этом одном слове заключается вся история моего правления. Дань! Что же дальше?
— Мы заключили посланных Сулеймана в темницу, — ответил архиепископ.
— Неуместное сопротивление и глупость, — пробормотал Баторий.
— А каким образом мои крепости попали в руки турок? — спросил Людовик. — Говори ты, Томарри!
— Подобное обращение с посланными, — начал монах, — возмутило падишаха; его полководцы тотчас же начали войну. Крепости Чреберник, Тесна и Чокол находились под начальством Фомы Матушная, любимца архиепископа, пьяницы и волокиты. Гарнизон был слаб, не имел провианта и сдался при первом штурме. Турки всех их перебили. Крепость Яица оказала, напротив, долгое и упорное сопротивление, находясь под начальством умного и храброго Петра Кеглевича. Он при помощи разведчиков узнал, что турки готовятся к нападению и находятся недалеко от крепости. Тогда Кеглевич послал на луг, находящийся недалеко от крепости, женщин и девушек в роскошных нарядах, чтобы они своими плясками и пением привлекли турок. Но, как только последние вышли из засады, Кеглевич бросился на них из ворот крепости, а его помощник напал на них с тыла. Турки потерпели полное поражение.
— Слава Богу! — серьёзно проговорил король. — Но Кеглевич... это — тот самый...
— Тот самый, — сказал Баторий, — которого твои мудрые советники так усердно советовали тебе отставить от командования крепостью.
— Но что дальше? — нетерпеливо проговорил Людовик.
— Султан с большим войском следует за своим пашой, — продолжал Баторий, — всему государству, столице и тебе самому грозит серьёзная опасность. Это известие не должно было дольше оставаться тайной для тебя, а потому прости, что я вынужден доставить его тебе с оружием в руках.
— Благодарю, — сказал король, — вы хоть и очень воинственные друзья, но всё же друзья. Чалкан, что ты сделал из меня? Куклу, которую раздевают и одевают, ребёнка, которого успокаивают игрушкой. Мои воины проливают кровь, умирают, а я в это время играю в шахматы и целую свою любовницу!.. Подайте мне оружие и лошадь!.. Я иду в поход!
Никто не ответил на этот воинственный призыв короля. Дворяне стояли молча, потупив взор. Наконец Баторий проговорил:
— Король, ты хочешь командовать армией, которой не существует. Страна беззащитна!
Людовик с ужасом взглянул на говорившего, потом на архиепископа и воскликнул:
— Невозможно!.. Не может быть! Меня обманывали самым подлым образом! Что ты скажешь на это, Чалкан?
Высокая, худая фигура архиепископа кротко и покорно согнулась. Он смущённо гладил свою рясу.
— Мой король... — пробормотал он.
Людовик приказал ему замолчать, топнул ногой и оттолкнул свою возлюбленную, которая старалась успокоить его. Архиепископ отошёл и прошипел над её ухом:
— Оставь его! Ты видишь, он вне себя. Когда эта вспышка пройдёт, он снова будет в наших руках, и ты можешь оттрепать его за уши за его поведение.
Король между тем быстро ходил взад и вперёд по комнате. Затем он остановился перед наместником и дрожащим голосом сказал:
— Говори дальше, Баторий!
Тот поклонился и произнёс:
— Государство беззащитно; его сердцевина прогнила, и оно разлагается. Ты стоишь над бездной, и мы вместе с тобой. Ты бессилен, беден и в
