тела. Но в городе-мире, созданном для удобства людей, быть совсем уж нечеловеком некомфортно. Так что описание подобных экспериментов сохранилось исключительно в исторических хрониках первых веков Гедонизма.
Изготовленные из квазибиологических материалов тела не долговечнее, чем живые тела древних, не могут расти и производить способные к половому размножению клетки. Зато во всём прочем они превосходят их многократно. Они не подвержены старению (изнашиваются, утрачивают часть функциональности, но внешне не изменяются со временем). Они не знают болезней. Они позволяют контролировать боль и прочие неприятные ощущения, регенерируют мелкие травмы. Они куда функциональнее, и функциональность их легко настраивается допечатками. В конце концов, они красивы, всегда соответствуют эстетическим предпочтениям владельцев, а если перестают соответствовать — тело можно заменить.
Принципы 3D-биопринтинга неизменны со времён его изобретения, совершенствуются лишь аппаратура и расходные материалы. За одним исключением: от печати головного мозга люди отказались ещё до эры Гедонизма. Слишком трудоёмко, ненадёжно, часто приводит к нежелательным последствиям. Синтез адамита, сложного композитного материала на кремний-углеродной основе, решил эту проблему. В обычном состоянии адамит — аморфное слаботекучее вещество. Однако при наложении квантового образа сознания оно трансформируется в жидкие кристаллы, идеальный аналог мозга.
Мозг каждого человека уникален, и так же уникальны параметры излучения, испускаемого кристаллическим адамитом, — один импульс каждые восемь с половиной минут. Поэтому к нему привязан ID — внутренний идентификатор человека, позволяющий Гедонизму безошибочно узнавать любого из своих подопечных и определять его местонахождение. Вдобавок излучение информирует систему, что носитель мозга жив, — адамит возвращается в аморфное состояние, едва тело теряет способность функционировать. Спустя двадцать минут после прекращения излучения в ближайшем рекреатории запускается процедура воскрешения, и ещё через час человек вновь жив и здоров в свеженапечатанном серийном теле и с дополнительным благом за моральный ущерб «в кармане». Если системе известны обстоятельства гибели, потерпевшему их сообщат, нет — значит нет.
Хранить логи тридцати миллиардов жителей ресурсоёмко и бессмысленно, они очищаются регулярно. Но данные за последние сутки обо всех передвижениях в пределах дистрикта Эсперанс в распоряжении полиции имелись, и Антон Корвин не преминул этим воспользоваться. Реальный маршрут заявительницы в общих чертах совпадал с тем, который она составила, только четыре последние отметки уводили в сторону. Ничего не значащая случайность. Судя по отметкам, этот отрезок пути заявительница проделала в мобиле, — транспортная авария, как и предполагалось! — а при хорошей скорости за восемь минут можно далеко уехать.
Тем не менее Корвин не поленился, проехал по маршруту, внимательно осмотрелся в поисках хоть каких-то следов: помятые кусты и газоны вдоль дороги, свежие выбоины и вмятины на парапете. Ничего не нашёл. Расследование закончилось пшиком, дело надо закрывать. «Тухлое дело» — вспомнился эпитет из старинного детектива.
Отчёт руководству вполне мог подождать до завтра. Рассудив, что общественно полезного на сегодня сделано достаточно, вечер Антон решил посвятить приятному. То бишь общению с любимой женщиной. На вызов Лада не ответила, обычное дело: заблокировала коммуникатор, чтобы не мешали творить. Но если ты полицейский, то грех этим не воспользоваться.
2. ОБРАЗЫ ПРОШЛОГО
5903 год эры Гедонизма
Любимая выбрала для пленэра юго-западную оконечность Гедонизма. Мольберт стоит на парапете, окаймляющем крышу города-мира, над почти километровым рукотворным «обрывом», а далее — бескрайний океан. Водная гладь, до самого горизонта испещрённая тёмными точками танкеров и сухогрузов, сейнеров и плавучих платформ, обеспечивающих город необходимыми ресурсами. Ещё дальше за горизонт опускалось солнце — большое, алое. И океан из-за этого казался алым. «Зловещий оттенок» — отчего-то пронеслось в голове. Антон невольно передёрнул плечами.
Лада сидела перед мольбертом, скрестив ноги. Белая туника испачкана краской, в трёх руках зажаты кисти, четвёртая держит палитру. Смотрит то ли на полотно, то ли сквозь него.
— Интересно, почему вода не выливается за край? Или там тоже есть парапет? — спросила, не оглянувшись.
Корвин стушевался. Не мог привыкнуть к способности подруги задавать неожиданные вопросы.
— Согласно общепринятой гипотезе, наша планета имеет форму шара.
— Да? А выглядит плоской. Посмотри, — художница отклонилась, позволяя рассмотреть картину. — Тебе нравится?
Антон подошёл ближе и замер поражённый. Уверен был, что увидит на полотне тот же пейзаж, что расстилался перед ними. Алое солнце над горизонтом там действительно имелось. Однако океан был иным. Неподвижный, затвердевший, местами гладкий, блестящий, местами — растрескавшийся, вспучившийся торосами.
— Что это? Откуда? — только и смог спросить.
— Не знаю. Может быть, из прошлого? С тех времён, когда я была живой? Мы ведь все были живыми — давным-давно, до Гедонизма. Иногда я пытаюсь вспомнить, чем занималась эти тысячи лет, что видела. Не могла же я всё это время писать дрянные картины?
— Они не дрянные... — попытался возразить Антон, но Лада отмахнулась, продолжила:
— Не получается вспоминать! Но когда сажусь за мольберт, накатывает такое. А ты? Помнишь, что делал раньше, где жил, кого любил?
— Я тебя люблю!
— Знаю. А до меня? Мы всего месяц знакомы. Чем ты занимался до того, как приехал в Эсперанс? Неужели всегда был сыщиком?
Вопрос на засыпку. Корвин знал, что ответа у него нет. Полицейским дознавателем он заделался в Эсперансе: надо чем-то развлекать себя, а быть сыщиком показалось интересным. Потому что всегда любил читать старинные детективы о Шерлоке Холмсе и Эркюле Пуаро. Правда, в их время профессия «сыщик» означала несколько иное, они ловили грабителей и убийц. Мало кто из жителей Гедонизма даже значение слова «грабёж» поймёт, об убийстве и говорить смешно. Но сыск есть сыск, тут главное — распутать клубок, докопаться до истины. Кстати, сегодняшняя заявительница сказала что-то важное на прощанье, а он это упустил...
Девушка рассмеялась.
— Не можешь вспомнить, да? Ладно, не тужься. Поехали домой.
Проснулся Антон Корвин на рассвете. Рассвет на седьмом жилом ярусе — понятие условное. Но освещение фальш-окон квартиры было синхронизировано с положением светила на долготе Эсперанса, поэтому всё-таки это был настоящий рассвет. Несколько минут он лежал неподвижно, не открывая глаз, — пытался удержать призрачную тень сна. Знал: стоит шевельнуться осмысленно, да хоть подумать о чём-то рациональном, и призрак исчезнет.
Во сне рядом с Антоном была женщина. Они шли по тропе сквозь огромный парк, запущенный так, словно дроиды-садовники не подозревали о его существовании. Он говорил, а женщина слушала, в широко распахнутых глазах — удивление и восторг. Странно маленькая, хрупкая, может быть, поэтому он держал её за руку. На Ладу женщина ничуть не походила: две руки и лицо какое-то незавершённое, асимметричное из-за родинки
