никогда религиозным человеком. Взмолился, чтобы дождь лишь немного поморосил. Но когда моё тело было на дюйм погружено в воду, я понял, что пришла пора действовать. Это был вопрос жизни и смерти.
Позу, которую я практиковал к этому моменту, можно было хоть в «Дю Солей» презентовать: ступни плотно прижаты к покрытому водой полу, колени расставлены в стороны, руки сложены за спиной, спина упирается в крышку. И всё это в коробке высотой в пару футов.
Я начал толкать.
Дерево вгрызалось в спину, но я неумолимо толкал всеми силами, что оставались в ногах.
Сверху что-то сдвинулось, будто мне удалось слегка приподнять крышку, создать на поверхности видимый холмик. Я столько сил вложил в эту попытку, что ни о чём не мог больше думать. У себя в воображении я уже сломал преграду и был на свободе. На тот момент это было моей единственной целью.
Тело обессилело, и я перевернулся на спину, чтобы передохнуть до следующей попытки. Мне удалось что-то сдвинуть. Я знал, что рано или поздно у меня всё получится.
Но гроб предал меня, и тяжёлая крышка придавила меня к полу. Внутрь начала заливаться грязь, и я прижался ртом к узкому отверстию в крышке, чтобы не задохнуться.
Я оказался в ловушке и не мог сдвинуться с места. Мои глаза и шея утопали в вязкой грязи. Я оказался полностью в неё погружён, за исключением рта. Тем временем дождь только набирал обороты.
Дождевой воды я выпил столько, сколько смог в себя вместить, и даже проглотил некоторое количество сползавшей в рот грязи. Всё что угодно, лишь бы моё спасительное отверстие ничем не забилось. Но в какой-то момент дождь пересилил меня, и у меня не осталось выбора, кроме как закрыть рот и задержать дыхание.
Вот и всё. Никаких больше шансов. Я приехал в Индию, чтобы умереть, начинил себя таблетками, а теперь в страхе хватался за свою жизнь, за каждую её секунду. Я лежу в земле, на мой рот своей массой давит вода. Как долго олимпийские ныряльщики могут задерживать дыхание? Один раз я наткнулся на передачу о них. Кажется, три минуты. Или четыре? Ох, как же сдавливает грудь — а я ведь даже не успел сделать полного вдоха!
Шестьдесят, шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три…
Ко мне приходило осознание: мой предел на подходе. О чём хотелось думать в последние минуты жизни? О девушках, с которыми я встречался? О любимых фильмах? Это всё — ничто, но при этом — всё. Любая, самая обыденная мелочь казалась роскошью, которой мне больше не видать. Я был готов с любовью гладить покрытые тканью стенки своего ненавистного родного кубикла. Увидеть бы его ещё хоть раз! Вздохнуть бы хоть разок!..
Прогремел гром, да так громко, что я услышал его даже сквозь грязевое одеяло. Хотел бы я сказать, что в последнее мгновение склон холма, в котором я был похоронен, начал оползать, и что я оказался в общем потоке с целой кучей трупов… по крайней мере, именно эту версию мне настойчиво талдычили врачи и местные полицейские, когда я пытался рассказать им правду. В их глазах я был сумасшедшим иностранцем, перенёсшим психологическую травму. Они не хотели меня слушать.
Вот только на самом деле меня спасла не погода. По сути, меня вообще ничего не спасало. Я досчитал до ста сорока и начал терять сознание. Держать рот закрытым. Держать рот закрытым. Держать рот закрытым. Вода. Грязь. Давит. Держать рот закрытым. Больше ничего не оставалось. Откроешь рот — умрёшь.
Но если не сделаешь вдох, тоже умрёшь. Без вариантов.
Перед тем как окончательно лишиться чувств, я ощутил, как нечто тянет меня. Не сверху, нет. Снизу. Что-то холодное обхватило мои конечности и потащило меня вниз. Помню, что, как только мои губы оторвались от крышки, из освободившегося отверстия прыснула накопившаяся там вода. А затем я начал очень быстро уходить под землю.
Держать рот закрытым. Держать рот закрытым. Никак. Я с хрипом выдохнул.
Каким-то образом я всё ещё был жив.
Там, где я оказался, всюду были какие-то непонятные выпуклости и твёрдые на ощупь палки. Воздухом можно было дышать, но он был невероятно скверный. Мне очень хотелось сорваться с места, но я позволил себе ещё с минуту спокойно насладиться жизнью. Уже тогда у меня появилось нехорошее предчувствие. После чего я открыл глаза. Итак, я вновь в полном сознании.
Как же темно.
Я пополз по неровной поверхности. Продолговатые объекты хрустели у меня под руками, большие округлые штуки откатывались в стороны, а я проталкивался сквозь них. Подозрения зародились у меня практически сразу, но полностью я в них убедился, лишь когда нащупал рукой чей-то холодный нос и рот.
По горе костей, на которую я карабкался, вниз укатилась человеческая голова. Я ничего не видел. Но я знал.
Должно быть, кладбище прогнило снизу, и дождевая вода принесла сюда, в некое подобие пещеры, все эти тела? Я был жив, но здесь было хуже, чем в гробу. По крайней мере, там я мог кричать и надеяться, что кто-то меня услышит. А здесь, в трупной яме, мне оставалось лишь умереть с голоду. Такой исход мог бы занять годы, если бы каждый раз во время дождя в грот продолжали соскальзывать новые трупы. Боже, а если бы я вообще не умер от голода? Если бы сюда приносило достаточно тел и воды, чтобы обеспечить моё выживание в течение десятков лет? Но смог бы ли я на самом деле вкусить человеческую плоть?
Забавно. В ящике мне не хотелось плакать. Там всё было так просто. А здесь одиночество и голод сделали бы из меня монстра.
Я ползал по яме несколько часов, ощупывая все стены обширного пространства. Стены состояли из окаменелой земли, плотно спрессованной силами природы. На короткое время у меня зародилась мысль соорудить из костей, которых здесь явно было более чем достаточно, что-то вроде подмостков. Связать кости вместе можно бы было при помощи бесконечных волос и кусков одежды. Звучит мрачновато, но, как мне казалось, это был единственный путь наружу. Пока не открылась дверь.
Света всё ещё не было. Я лишь услышал. До этого в пещере было всего два звука: журчание воды, ручейком стекавшей в узкую щель в скале, и я. Проведя в гроте как минимум двое суток, я мгновенно среагировал на неожиданно открывшуюся дверь. До меня донеслось только лёгкое дуновение тёплого воздуха и едва различимое поскрипывание металла, но я тут же
