Мэтт Дымерский
По ту сторону могилы
Скажу сразу: я отправился в Индию с целью покончить с собой. И получил своё. Отчасти.
Моя жизнь превратилась в холодную и мрачную тюрьму, словно сооружённую из бесчисленных кирпичиков. Деньги. Офис. Вредная еда. Недосып. Уже два года прошло с тех пор, как я выпустился из университета. Далее началась рутина. Меня оторвали от видеоигр и телевизора и забросили во взрослую жизнь, в которой я должен был вести себя, как робот: просыпаться ни свет ни заря, девять часов исходить от тоски на работе, возвращаться домой, ужинать, а затем ложиться спать. На следующий день всё по новой. Разве это можно было назвать жизнью?
В таком состоянии я просуществовал два года, после чего сдался. Хватит с меня быть шестернёй в механизме.
Но наш мир жесток к таким, как я. К тем, кто пытается идти против системы. День изо дня, идя на работу, я встречал на улице бездомных. Я знал, каково к ним отношение общества. Нет. Это не мой путь. Это ведь всё то же самоубийство — только длиною в жизнь. Мне всегда нравились передачи о других государствах, так что я выбрал страну себе по душе и потратил последние деньги с банковского счёта на билет до Индии. И вот я уже там. Хорошенько обойдя достопримечательности и насытившись чужой культурой, я… ничего больше не делал. Никаких планов. Когда в кармане не остаётся ни гроша, ты уже, считай, ходячий труп.
Оказалось, что Индия не так уж сильно отличается от дома. Кофейни, переполненные улицы, вечно занятые люди. Всё та же чёртова еда, лишь с немного новым для меня вкусом и запахом. Это неправильно. Всё должно быть по-другому. Другой континент — и всё та же тюрьма!
Я просил милостыню до тех пор, пока не накопил на баночку со снотворным. Оно даже не было дорогим, но сам процесс попрошайничества в течение двух дней окончательно убедил меня в том, что я всё делаю правильно. Укрывшись в переулке, я подгадал момент и проглотил таблетки, одну за другой.
Не помню даже, как заснул. Ощущение было такое, словно я оказался на дне океана и начал стремительно всплывать. Сначала я решил, что мне в кои-то веки удалось вырваться из оков собственного тела и что я возносился на небеса. Но вдруг всё резко оборвалось: я вынырнул из вод реки Леты и стукнулся головой обо что-то деревянное.
Кровать? Нет. В руках покалывало, но они меня слушались. Онемелыми пальцами я нащупал шероховатую поверхность в нескольких сантиметрах от своего лица.
Темно. Почему так темно?
Отчего так тяжело дышать?
Я попытался пошевелить ногами, но они отказались двигаться. В какой-то момент мне удалось согнуть пальцы на ногах, на что бёдра и лодыжки отозвались острой болью. Ноги мои, как оказалось, были согнуты, что препятствовало току крови — вероятно, в таком положении к тому моменту я пробыл достаточно долго. Я сжал кулаки и подождал, пока боль пройдёт.
Затем я попробовал растянуться в полный рост. В тот момент стало понятно: я заперт в деревянном ящике.
Но для чего? И где?
Я надавил на стены короба, но они не поддались ни на миллиметр. Они были сколочены из дешёвого и не особо прочного дерева, а значит, что-то удерживало их с другой стороны… а значит… боже!
Снотворное убило меня, но не полностью. Должно быть, меня сочли мёртвым.
…И похоронили заживо!
Мне повезло оказаться в этой коробке. Иностранец, да ещё и без денег… кто-то надо мной сжалился? Если бы меня просто швырнули в яму и сожгли, я бы был на самом деле мёртв.
Вот только эти мысли не уняли моей паники. Я закричал и начал изо всех сил бить по тонким стенкам.
Сверху посыпалась земля, и я долбил по крышке гроба, пока меня не начало основательно ею засыпать. Воздух в коробе запылился; мне стало тяжело дышать. Но у меня не было другого выхода. Либо я тут же и умру, либо… да!
Меня закопали совсем не глубоко. Сантиметров пять, не больше. Свет! Солнечный свет! Я почувствовал свежий воздух! Господи, как сладок был этот вдох! Я начал звать на помощь, но ответа не последовало.
Наверное, я был на кладбище. Ну конечно, где же ещё? Скорее всего, мой крик снаружи звучал, как приглушённый вой. Никто его так просто не услышит.
Я стал ждать.
Никто не приходил.
Время от времени я кричал, кричал что было сил.
На улице помрачнело и стемнело, а затем после холодной ночи рассвело вновь.
В то утро начался дождь. Через трещины в крышке просочилась вода, и я жадно выпил столько, сколько смог.
Дерево жалобно заскрипело под весом размокшей земли, и мне пришлось лечь на спину и упереться в хрупкий потолок коленями. У меня не хватило бы сил на то, чтобы выломать крышку, но я точно не хотел, чтобы она на меня рухнула.
Как передать словами это чувство — когда тебя хоронят живьём? В кино и книгах весь фокус сосредоточен на первых мгновениях, когда человек впервые осознаёт своё положение. Но оно быстро прошло. Всё остальное время приходилось ждать, размышлять и задавать самому себе вопросы. Стоит ли мне сейчас закричать? Или лучше подождать? Может, лучше поднакопить сил и попытаться проломить крышку, когда земля высохнет? Надеюсь, больше дождя не будет, ведь иначе земля не высохнет. Но, с другой стороны, я так хочу дождя, чтобы попить! Но в то же время я не хочу ливня, потому что тогда могу утонуть…
Напомню, что всё это время гроб никуда не девается. Он словно продолжение моего тела. Я ощущал на себе все его стенки вне зависимости от того, какие позы принимал. Словно я в раковине. Как будто у меня второй слой кожи. Мне стала знакома каждая выпуклость, каждый бугорок на досках. Чёрт, я даже поддерживал коробку, не давая ей развалиться — и это притом, что я был в ней заперт! Ящик — смерть. И в нём же — жизнь.
За следующие два дня не пролилось ни капли дождя.
А затем, где-то в полдень, — судя по яркости того единственного лучика света, что был мне доступен — резко потемнело. Я подумал было, что кто-то стоял надо мной, и закричал. Но напрасно: это была гроза.
Я взмолился. Ей-богу, взмолился, хоть и не был
