он пройтись один по улице города, одна мысль о собаке доводит его до панического страха, и он должен всегда обращаться за охраной к незнакомым прохожим. Никакие усилия воли ему не помогают, а кончатся еще большей паникой.
Когда все высказали свое мнение и согласились с тем, что собак боятся не раз и очень отважные люди, один из старшин обратил внимание остальных на удивительное впечатление, которое производит на людей вой собак.
— В одном рассказе Мериме, — говорил этот старшина, — есть интересное упоминание о повальном безумии, которое просыпается в селах России и проявляется таким образом, что неожиданно какой-то мужчина или женщина в деревне начинает выть, как собака, за ним вслед начинает выть его сосед или соседка, так что несколько дней воет целая деревня не хуже течных собак. Очень интересное явление и такую картину стоит увидеть.
— Ах, это так называемая «кликуша», — подтвердил его слова военный врач. — Так называют русские людей, больных этим недугом. Она достаточно распространена, главным образом в северо-западных землях России. По сути это обычные «бесноватые», которые во время своих приступов кричат самыми разными голосами. Наиболее распространенным, причем не только в России, был этот недуг в XVII и XVIII веке. Кликуш обвиняли тогда в сношении с дьяволом, который якобы говорил и кричал их устами и потому их преследовали церковь и общественные суды, их допрашивали в пыточных, а позже в XVIII веке русские общественные суды карали их палками или 6–9-месячной тюрьмой. Из одной общины было обвиняемых однажды около двухсот пятидесяти, из них около ста мужчин, остальные женщины. Это самое большое число кликуш из одной местности, записанное в медицинской статистике.
После слов врача воцарился за столом среди старшин шум и смех и всеобщее подражание собачьему лаю и вою. Врач заканчивал свое объяснение причин этого недуга уже только нескольким ближайшим, самым уважаемым соседям.
— Главная причина этого недуга, — говорил он, — это истерия. Однако непосредственным толчком, вызывающим эти нервные припадки, является обычно какое-то сильное нервное потрясение. Поэтому среди народа причиной кликушества считают несчастливую любовь, смерть милого, брак с нелюбимым, любовную измену и тому подобное. Ну а причиной дальнейшего распространения является внушаемость, или аутосуггестивная заражаемость, предпосылкой которой является, разумеется, также изначально пригодный тип нервной системы.
— Позор, господа! Никаких любовных дел здесь, на Волыни! — крикнул весело поручик Улашин, — иначе что скажут на это ваши Гретхен?
— Народная врачебная мудрость, — излагал далее врач, — объясняет этот недуг также порчей от злого человека, ведьмы или колдуна. Однако интересно еще одно народное объяснение этого недуга, которое имеет некоторое отношение к вашим, господин поручик Кремер, учитывая ваши слова о неистовом впечатлении, которое производит собачий вой на человека. Рассказывал мне об этом один московский студент в Берлине, которого я умышленно расспрашивал о подробностях этого редкого уже на западе недуга. Среди русского народа есть верование, что когда женщина, главным образом беременная, проснется в ясную лунную ночь и услышит снаружи вой собаки и неосторожно подбежит к освещенному лунным лучам окну, то немедленно становится кликушей, ибо «нечистый», воплощенный в собаке, переходит через лунный свет в ее тело. Именно такие женщины-кликуши являются настоящими «hurleuse», как их называет Мериме, потому что они воют как собаки.
— Обратите также внимание, — заговорил снова поручик Кремер, — на то обстоятельство, что людям, пожалуй, из всех звериных голосов легче всего подражать голосу собаки. Многие умеют подражать ему просто мастерски, да и все мы сами испытали когда-либо то удивительное удовольствие, которое можно найти все мы сами испытали перед минутой того удивительного удовольствия, которое можно найти в имитировании собачьего лая и воя. Наверное, это отзываются в нас голоса забытого звериного «я». Голосовой диапазон собак достаточно широк, а эмиссия голоса немного подобна человеческой. К тому же собачий вой словно электризует нас своей унылой, переливающейся вибрацией и зловещим выражением напоминает нам о боли и и смерти. Позвольте, расскажу вам следующий случай…
Начался ряд рассказов о зловещих знаках, подаваемых воем собак, причем рюмка вина прибавляла старшинам большей фантазии. Разговор не отрывался уже от раз выбранной темы и в тот вечер говорили на удивление только о собаках.
Было уже больше десяти, когда старшины части разошлись на покой. Поручику Улашину еще не хотелось спать. Низкий полевой шатер неприветливо смотрел на него своим черным обнаженным отверстием, в котором ожидала его узкая, твердая походная кровать. Ночь тихо плыла на землю и какая-то сладкая тоска щекотала сердце после нескольких рюмок выпитого вина. Хорошо было ему стоять так молча, неподвижно, среди низких теней равнины, сняв с носа пенсне в черной оправе, и смотреть в серебряно-белое лицо луны, так смешно расплывающееся, двоящееся перед его близорукими глазами.
Вокруг в белом свете, словно в молоке, лежал немецкий лагерь.
— Kamerad schlafen gehen! Schlafen… schlafen…
Казалось ему, что звук немецких слов падает в уют этой волынской ночи, как раскаленные угольки на тихую поверхность воды. Чш… чш… чш… И что делает он здесь, среди тех чужих ему, серо-зеленых существ, этих поедателей мармелада, кишащих в сумерках по земле, закутанных в свои плащи? Впал в беспокойство. Кровь играла в его жилах, а нервы тихо звенели. После последнего взрыва гранаты с его нервами было не все в порядке. Пошел между рядами спящих военных и аж за лагерем по дороге в село немного взял себя в руки.
Никто не знал, с чего бы поручику Улашину вздумалось в эту лунную ночь пойти в направлении безлюдного села. Он шел, совсем не думая о том, что подвергается опасности. Хотелось ему войти в ту деревню, заглянуть в пустые хаты, в пустые амбары, почувствовать прежний ритм ее замершего сердца, постичь тайную книгу жизни, записанную невидимыми словами на дверях каждой хаты. Чего только не делают с человеком вино и лунная ночь?
Вышел на тропинку, которая с широкой дороги сворачивала в деревню. По правой стороне перед селом стояла, словно страж, одинокая хата. Ворота были закрыты, даже веревкой завязаны. Два окна хаты и маленькое окошко конюшни отражали в себе лунный свет и бросали из своей черной глубины тот неистовый, мутный блеск, которым пронизаны все окна пустых домов в лунную ночь.
Поручик оперся локтями на ворота. Возбужденная его воображением, встала на пороге хижины приземистая тень бывшего хозяина, а в окне мелькнуло девичье лицо.
Бессвязные мысли сновали в голове поручика, словно липкая паутина, липнущая к каждому встречному предмету. Солдатский дырявый чайник в куче навоза… сломанный костыль, припертый под стену хаты… обитый, словно вышлифованный, валок для выбивания белья посреди двора…
Пошел
