постараюсь! Но, увы, не из человеческой любви, а потому, что я эгоист и прагматик до мозга моих старых вампирских костей.
Вот такой вот монолог, исполненный в лучших традициях — с бережным держанием за руку, всё всерьёз, проникновенным тоном. И это спустя три года совместной жизни! Лиса не знала уже, смеяться ей или плакать. А всего-то — ляпнула, что хочется большой и чистой любви! Никогда она не говорила с Доном о любви. Никогда. Никогда не спрашивала, любит ли он её — примерно знала, что услышит в ответ. А тут вот сорвалось с языка — вот и получила на всю катушку. Хоть бы не так серьёзно всё это излагал, чесслово! Как лекцию прочитал! Ещё говорит, что не меняется — а где же знаменитое чувство юмора? С молоком выпил? С кашей точно не съел — не едят вампиры кашу! Да знаю я, почему ты со мной живёшь, и зачем я тебе нужна, тоже знаю, но, чесслово — я ещё знаю и то, почему Я с тобой живу. А вот ты этого не знаешь. И не узнаешь, потому что я тебе не скажу. Потому что ты, бедный, не будешь знать, что же тебе делать с этими моими признаниями. Как бы не получилось, что я ещё больший эгоист и прагматик, чем ты. Потому, что для вампира такие взаимоотношения естественны, такова его натура, а вот для человека… Даже с учётом того, что Видящая, и то нехорошо. Нда-с, циник вы, благословенная Мелиссентия дэ Мирион. А что делать? Хандра — да, имелась, и действительно никак Донни не был в ней виноват. Маялась Лиса уже целую зиму какой-то невнятной тоской по чему-то непонятному ей самой, вроде бы большому, светлому и несбыточному. Этаким смутным недовольством — то ли собой, то ли окружающими, то ли всем вместе. И сама себе боялась признаться, что ей просто-напросто… скучно.
За восемь лет одинокой жизни она привыкла каждый день брать с бою, и выигрывать его — сжав зубы и упрямо прищурившись, всем напряжением сил. Наперекор судьбе, вопреки проклятому Дару, который ей эту судьбу диктует. Не пытаясь самой себе что-то там такое доказать — глупость какая! — а ради двоих детей, которые от неё зависят. Именно потому, что зависят и именно от неё, самой-то, честно говоря, было совсем всё равно, и жить не очень-то и хотелось. Но Птичка с Никой — вот они, и она старалась изо всех сил. Чтобы всё — не хуже, чем у других, а может и лучше. И научилась не жить, а выживать, и гордилась своим умением. А потом в несколько сумасшедших дней, когда разум и эмоции не успевали за событиями, и не хватало уже сил выдерживать постоянную смену радости и страха, жизнь вдруг изменилась капитально. Вдруг стало много денег, из-за этого исчезла масса проблем, и появилось свободное время. Пару лет она была растительно счастлива, будто плавала в блаженном киселе, в постоянной эйфории. У детей теперь было всё, только пожелай, а она смогла посмотреть Мир. Где она только ни побывала! И на берегу океана, и в горах, и в лесу бывших на-райе, ушедших на покой! Нет, в Квалинести их, конечно, не пустили, но и без того было здорово. И ещё много где побывала, Дон постарался. И постепенно поняла, что общее связывает эти места. Ей там совершенно нечего было делать. Поглазеть, конечно, интересно, попробовать на зуб, на ощупь — и… и всё.
Оказавшись на берегу океана в первый раз, она была потрясена. Два дня зачарованно сидела на скалах, глядя вдаль, слушала прибой и крики птиц. На третий день собирала камушки и скакала в волнах. На четвёртый быстренько искупалась и улеглась загорать с книжкой. Всё.
Зелёная луна в горах и переливы света в изломах льда вблизи вершины останутся в её в памяти, наверно, навсегда, по крайней мере — надолго. И скалы с кажущейся головокружительной невесомостью уходящие в небо. И покров облаков, оставшийся под ногами и лежащий ватным ковром, комковатым и неровным. И яростные, неистовые краски заката НАД облаками, чистейшие и прозрачнейшие, внизу такого не увидишь. Величественно, безумно красиво, но… повторить не хотелось — уж больно холодно. И мышцы потом болят — все, о каких и не подозревала, что и существуют-то такие в организме!
Тропический лес эльфов запомнился влажной духотой, вкусом незнакомых фруктов и опасливыми взглядами обитателей. Как быстро отошли эти бывшие на-райе от своих мирских привычек! Правда, потом опасаться их перестали, и создалась та атмосфера лёгкости и изящества, из-за которой люди и тянутся к эльфам, но… Опять интереса Лисы хватило всего на пять дней. Красиво, спору нет — все эти каскады зелени, и сумасшедшее буйство цветов, и поющие ручьи — и что дальше? Даже о поставках фруктов договориться ни с кем не удалось, потому что, блин, экспериментаторы хреновы эти эльфы, и что у них в следующий раз вырастет, даже они сами предсказать не могут — какие уж тут поставки! Как поставят… Объясняй потом посетителям, что вот эта толстая и короткая синяя колбаса в зелёную точечку — почти то же самое, что позавчерашний зелёный шарик в лиловую крапинку. А нехорошо вам, благословенный, было от красного бублика, который в жёлтую полосочку…
А приёмы и балы во Дворце — вообще, извините, караул! Не для человеческих ушей, глаз и носа. Как-то всего слишком много — и звука, и цвета, и запаха, поэтому быстро утомляет, и хочется домой. Вот Дворцовый парк — приятное место, но… Там тоже абсолютно нечего делать. Всё уже сделано, приложения сил не найдёшь, и не старайся. И сделано гораздо лучше, чем может человек. Вот в этом-то и дело.
И Лиса со страшной силой похвалила себя за то, что отказалась от предложения Дона, которое он сделал буквально через неделю после своего возвращения — продать корчму и переехать в Столицу. Средства, мол, позволяют. А Лиса отказалась, хоть тогда и не смогла внятно ответить — почему. Вот не хотелось ей, и всё. И только побродив порталами по Миру, смогла озвучить то, что раньше ощущала подсознательно: в отличие от всех остальных мест, здесь, в «Золотом лисе», она была нужна. Рола с помощью Зины, своей старшей дочки, и новой официантки Ольги запросто справлялась с корчмой в отсутствии Лисы, но каждый раз при её возвращении с таким облегчением вздыхала и провозглашала Славу Жнецу, что Лисе даже совестно становилось за свою отлучку. Да
