Ноглавное— яневлесопосадке, где нас положили, авкаком-то поселке, причем нетронутом войной!
Оскалившись, яповернул голову ктому, кто меня саданул поголове: тоже подросток. Майка-алкоголичка, коричневые штаны надва размера больше, подкатанные налодыжках. Башка огромная иквадратная, впалая грудная клетка. Мелкий отморозок вытащил изкармана нож-складень, хотел выбросить лезвие эффектным жестом, нонеполучилось.
Мысли пронеслись вихрем. Язнаю этих подростков, они досаждали мне вдетстве, иодин раз даже обворовали иизбили. Ито, что происходило сейчас, похоже натот самый раз. Поселок— Николаевка, где яжил довосемнадцати лет. Мой мозг, умирая, выдал картинку изпрошлого, искоро поток воспоминаний оборвется. Ноблин, дочего жевсе реальное!
Пока один подросток, кажется, все его звали Зяма, валялся истонал, его приятель, Руся, таки разложил складень ипопер наменя.
— Тыэто ответишь, ментеныш!
Вглаз затекла кровь, япровел полицу рукой. Н-да, они разбили мне голову. Нуиладно, все равно это все непо-настоящему, скоро бред агонизирующего мозга оборвется, апока…
…пока каждая моя молекула вопила: «Жить»— исознание вгрызалось впоследние мгновения хваткой подыхающего медоеда.
Пусть последние секунды будут яркими! Мною завладел какой-то горячечный азарт. Яулыбнулся, собрал пальцы вгорсть ипосыпал невидимое зерно, как вдеревне подзывают кур:
— Цып-цып-цып, Руся! Давай, иди сюда сосвоим режиком. Ятебе имнегорло перережу, авзад его засуну. Ну? Камон, гопота!
Руся отреагировал некак фантом: опешил, выкатил глаза.
— Сука, тыпрям как живой,— проговорил я, медленно кнему приближаясь.— Щаопохмелюсь, вообще исчезнешь!
Глаза Руси стали еще круглее. Онсделал шаг назад, еще шаг, обернулся кзевакам, которые начали вокруг нас скапливаться. Выставил нож перед собой, как поп, изгоняющий бесов распятьем. Ярванул кнему, взял руку взахват, ударил предплечье околено— нож выпал. Хрустнул локтевой сустав. Руся взвыл, хватаясь запокалеченную руку. Запрыгал, вереща:
— А-а-а! ААААА!!!
Япридал ему ускорение пинком под зад, повторил, обращаясь кзевакам:
— Иправда ведь как настоящий, да?— Обведя ихпальцем, ярасхохотался:— Ивывсе— фантомы! Пошли вон отсюда! Что вытаращились? Это мой разум, пошли изнего нахрен!
Поидее они должны были исчезнуть. Нодолбанные фантомы вели себя, как живые люди: неистаяли, азашушукались иначали расходиться. Япосмотрел насвои белые нежные ручки. Сколько мне лет? Четырнадцать или пятнадцать?
Подняв нож, ясклонился над все еще валяющимся Зямой изаорал ему вухо— онподпрыгнул, казалось, изгоризонтального положения, забыв отом, что собрался помирать, ипонесся прочь. Япогнался заним, размахивая своей сумкой.
— Стой, собака тысутулая! Стой, ясказал! Готовь принимающее отверстие, куда ябуду совать нож!
Догонять его янесобирался, тем более использовать нож таким образом. Просто шугануть хотелось, ужбольно они разошлись вмоей голове. Яздесь хозяин, пусть ипару секунд, инечего тут!
— Тебе конец!— крикнул Руся издали.— Оглядывайся!
Япоказал ему средний палец.
Зеваки начали расходиться, ворча икачая головами. Будто стая рыб, меня обтекла толпа разнокалиберных младшеклассников, шедших наостановку. Янеудержался, схватил одного малого запортфель— коричневый, видавший виды, смедвежатами. Впервом классе уменя был такой же, только сзайцами. Пацан замер, испуганно наменя глядя, потянул портфель насебя.
Как же, черт побери, все реально! Яущипнул себя заплечо— больно! Лизнул кровь напальце— соленая. Неужели секунды агонии могут растянуться так надолго?
Изшколы вышли мои одноклассницы: Фадеева, шлюха малолетняя, красотка деревенского пошива— Юлька Семеняк состоячей челкой, обильно спрыснутой какой-то гадостью. Хвостом плелась Любка Желткова— вечно замызганная, вобносках.
— Девки!— янаправился кним, раскинув руки.
Одноклассницы опешили.
— Сдурел?— спросила Семеняк, голос унее был, как удевчонки, которую япомнил.— Мартынов, кто тебе башку разбил?
— Боевое ранение,— ответил я, подошел кЛюбке исгреб еевобъятья.
Отнее пахло молоком иовсяным печеньем.
— Отдашься мне?
— Идиот!— Она попыталась меня оттолкнуть, нояпоцеловал еевгубы, апотом отстранился сам исказал Фадеевой:— Оттебя невозьму, иненадейся!
Явел себя так, как никогда невел нивовзрослой жизни, нивдетстве. Всегда хотелось примерить роль трикстера. Сколько там секунд уменя осталось?
— Вот придурок,— вздохнула Семеняк, идевчонки пошли прочь.
— Автобус уходит!— запищала идущая подороге мелюзга иустремилась наостановку, где остановился оранжевый «Икарус».
Яоценил расстояние ипонял, что вся эта бегущая стая мелкоты неуспеет, если автобус ихнеподождет, потому бросился надорогу ивстал, раскинув руки.
Итут реальность начала будто быраспадаться надрожащие пиксели.
— Именем повелителя этой реальности, автобус, приказываю тебе остановиться!— сквозь кипящую ткань мироздания ивсе нарастающую тревогу яедва видел оранжевый силуэт автобуса.
Ждать детей водила нестал, «Икарус» тронулся, набирая ход. Интересно, если онразгонится, аявот так останусь стоять, автобус пройдет сквозь меня, как в«Матрице», или нет? Водитель был упертым итормозить несобирался, как иянесобирался уходить.
— Паровоз порельсам мчится, напути котенок спит!— заорал ядурным голосом, чтобы увеличить градус сюра.— Тыкотенок, убирайся…
Автобус сигналил, катя спригорка, игудок словно тоже распадался надесятки ручейков. Итут картинка стала четкой, изсоседнего двора выскочил бородатый дед, налетел наменя, толкая сдороги ижутко матерясь. Автобус пронесся мимо— меня обдало волной нагретого воздуха, как когда рядом пролетает снаряд.
«Икарус» показал хвост сгармошкой. Дед собрался отвесить мне подзатыльник, нопередумал. Дал пинка, обзывая придурком инаркоманом.
— Почему этот бред незаканчивается, а, Хоттабыч?— спросил яудеда, выдернул унего волосинку избороды.— Трах-тибидох-тибидох!
Вот теперь затрещина честно заслужена. Норазве это правильно? Воспоминания недолжны причинять физическую боль.
— Вот отцу твоему, Роману Шевкетовичу, расскажу, что сын его творит!— запричитал дед.— Уважаемого человека позорит! Как фулиганье какое!
Яотошел всторону, сел набордюр исунул взубы травинку. Еще раз посмотрел насвои руки, ощупал лицо. Нервно засмеялся. Выходит, этот сюр— небред агонизирующего мозга? Ночто тогда? Явернулся всобственное молодое тело втысяча девятьсот лохматый год?
Иесли быдед неоттолкнул меня, яумер быуже по-настоящему?
Ичто теперь делать⁈
Ячасто думал— ахотелось бымне вернуться вдетство? Многие мои друзья отвечали, что да, конечно да! Иначинали повизгивать ивилять хвостиком. Уних, видите ли, то, что после школы или универа— уже инежизнь. Я— нехотел обратно вубитую двушку, где пятеро полавкам икомнаты вагончиком, ивсе, что есть твоего— ящик, где лежат трусы. Отец-честный опер иотличный друг, нодомашний деспот и, положа руку насердце, отец имуж никудышный. Вечно всем недовольная мать. Десятиклассница Наташка, которая почти как Авария, дочь мента. Шестиклассник Боря, нытик истукач.
