«Как просрал? Границы крепки, страна огромна, люди послушны, амбары полны, здания упираются в небо, а все души — веруют в тебя-Отца, в меня-Сына, и в пролетарский рай, куда устремлены сотни счастливых миллионов».
Первый. Ну?
Второй. Что ну?
Первый. А Ленин что?
Второй. Ты, говорит, как и я, скоро превратишься в труп. А значит — ты все просрал, все, что я тебе оставил. Потому что когда властелин превращается в кусок холодного мяса, двуногий, двурукий, одноголовый кусок мяса — какой же это властелин?
Первый (направляет ружье на Второго). Ты готов? Сейчас превратишься в кусок мяса, и все скажут — какой же это охранник?
Второй. Да тебя на месте расстреляют за то, что убил охранника товарища Сталина. Стой да слушай.
Первый. Я больше не могу.
Второй. Тсс!
К ним приближается Иосиф Сталин. Под гримом угадывается режиссёр Вольдемар Аркадьевич. Не обращая на них внимания, Сталин декламирует стихи:
Иосиф Сталин.
Ходил он от дома к дому, Стучась у чужих дверей, Со старым дубовым пандури, и нехитрою песней своей. А в песне его, а в песне — Как солнечный блеск чиста, Звучала великая правда, Возвышенная мечта. Сердца, превращённые в камень, Заставить биться сумел, У многих будил он разум, Дремавший в глубокой тьме. Но вместо величья славы Люди его земли Отверженному отраву В чаше преподнесли. Сказали ему: «Проклятый, Пей, осуши до дна… И песня твоя чужда нам, И правда твоя не нужна!»
Уходит.
Второй. Пристрели меня. Очень жутко мне.
Первый. Держи карман шире. Мне что, одному тут оставаться?
Второй. Пойдёшь к внешней охране. Пригреют.
Пауза.
Первый. Это же его стихи?
Второй. Да, он писал в детском возрасте… Ты что… Не учил в школе? Что за школа была?
Слышен глухой стук.
Первый. Он упал?
Второй. Что-то упало.
Первый. Иди. Иди проверь.
Снова глухой стук.
Первый. Он ведь не может упасть дважды? Если уже упал?
Второй. А если на него напал товарищ… Ленин.
Первый. Заткнись, гнида, троцкист, взбесившийся пёс, гидра.
Второй. Врача? Виноградова? Из тюрьмы?
Первый. Чёртов идиот!
Второй. Тогда Валю! Надо разбудить Валю! Если ложная тревога, ей он голову не снесёт, её он пощадит.
Идут за Валей быстрым шагом и, заражаясь друг от друга ужасом, убегают.
Сцена вторая. «Полуфабрикат-с»
Через несколько секунд охранники возвращаются вместе с режиссёром Вольдемаром Аркадьевичем, который играл Сталина. Раздаются аплодисменты, сверкают фотовспышки. Режиссёр отдаёт одному из охранников-актёров трубку, тот бережно её принимает, другому отдаёт китель генералиссимуса и остаётся в чёрной водолазке и белых брюках. Подходит к микрофону.
Сталин. Мы представили журналистам и избранным гостям первую сцену из будущего спектакля об Иосифе Сталине. Театр понимает, в какую раскалённую общественную обстановку он внедряется с этим спектаклем. Казалось бы, не лучше ли просто обойти эту тему и не нарываться на огонь со всех сторон, ведь недовольными окажутся и сталинисты, и антисталинисты, и консерваторы, и либералы… Но мы принимаем вызов Истории. Понимая… Но лучше я дам слово автору, Терентию Грибсу. Его дело формулировать, а наше — играть.
Из глубин сцены возникает Терентий.
Терентий. Я согласен с Вольдемаром Аркадьевичем: недовольными окажутся все, и мы к этому готовы. Ведь сейчас толком никто не понимает, во что мы верим и куда идём, и поэтому неприкосновенным объявляется всё: и прошлое советское, и прошлое имперское, и царь, и цареубийцы, и церковь, и те, кто сносил храмы. Впрочем, это только кажущийся парадокс, и он легко объясним: власть должна быть права в любых своих решениях и проявлениях, а потому она верно поступала и в 1905-м, и в 1917-м, и в 1937-м, да во все годы… Нашу страну сотрясает много кризисов, но главный я бы определил как «кризис перепроизводства святынь». Одной из таких святынь, увы, оказался Иосиф Сталин…
В зале шум, на сцену выходит Человек из министерства культуры.
Человек из министерства. Министр сожалеет, что не смог прийти на представление. Но он прислал приветственную телеграмму. (Достает из портфеля, зачитывает.) «Спасибо театру за то, что он прикладывает к нашей исторической травме подорожник правды». (Аплодисменты.) И, как водится, медаль. (Под овации режиссёр устало подставляет грудь, человек из министерства прикрепляет медаль и сходит со сцены.)
Сталин. Я благодарен поддержке министра. Самое главное сейчас — выпускать произведения искусства, чуждые придыханию и священному трепету. Этого и так предостаточно и в нашем искусстве, и в нашей жизни. Я рад, что министр вместе с нами верит в очистительную силу смеха. Конечно, наш смех будет глубок и точен. Он будет горек. Это не смех комиксов. Это смех трагифарса, и он нам поможет начать освобождаться от тени, которая нависает над страной почти столетие. Начать выздоровление. Начать освобождение. Я не люблю пафоса. Но я бы хотел, чтобы наш спектакль стал началом грандиозных похорон сталинизма.
На сцену опять врывается Человек из министерства. Он взволнован.
Сталин. Что, снова орден? По-моему, на сегодня хватит.
Человек из министерства. Потрясающая новость! Министр позвонил! Он рассказал президенту, что вы сейчас показываете публике отрывки… Президент посетовал: какая жалость, что меня не пригласили…
Сталин. Мы… Мы
